Валентин Бадрак - Чистилище. Книга 2. Тысяча звуков тишины (Sattva)

– Да, – нехотя признал Лантаров, – мне хреново, правда, очень хреново.

– А ты можешь рассказать, что именно тебя беспокоит.

Лантаров начал отчаянно и из-за боли неуклюже жестикулировать, и если бы кто-то наблюдал со стороны, то подумал бы, что это репетиция школьного спектакля.

– Во-первых, мне больно. Физическая боль не дает мне нормально жить. Я не могу ходить, и это меня угнетает. Мне кажется, что я навсегда останусь инвалидом. Во-вторых, мне одиноко – как будто я вообще один на всей земле. Я чувствую себя брошенным всеми. К тебе это не относится – ты меня, брошенного, подобрал. За что я тебе безмерно благодарен. А в-третьих, мне еще и скучно, просто по-человечески скучно. Мне все надоело, и все вызывает отвращение. Я живу, как будто за сценой самой жизни и ни на что не могу повлиять. Это ощущение беззащитного дождевого червя, оказавшегося на асфальте, – любой случайный каблук может превратить его в мокрое пятно.

– А причина? Ты можешь назвать причину своих страданий?

Лантаров пожал плечами, лицо его оставалось театрально искривленным, а между бровей поселилась глубокая страдальческая складка. А затем проговорил неуверенно:

– Мне не важна причина, мне важно, чтобы эти дебильные ощущения пропали, испарились.

– Что ж, ты прекрасно рассказал. Давай немного поедим, а то рис остынет. – С этими словами Шура отправил наполненную ложку в рот, а Лантаров, дивясь его выдержке, лишь печально посмотрел на белые зерна в своей тарелке – есть ему совсем не хотелось. Медленно и тщательно жуя, Шура, казалось, обдумывал, как продолжить разговор. Наконец решился.

– Кирилл, я не знаю, готов ли ты довериться тем знаниям, которые уже открылись мне. Но чтобы избавиться от физической и душевной боли, необходимо хорошо понять их источник. Из четырех правил гармонии, о которых я говорил тебе вчера, – мышления, дыхания, движения и питания – мысли являются не только самым весомым законом, но и отправной точкой. Мудрость бытия подсказывает, что причиной любых страданий является непонимание законов мироздания, а не какое-то мифическое зло и чье-то проклятие.

Лантаров молча уставился на человека, который намеревался самочинно назначить себя его учителем. Это его смущало, но он решил, что попытается понять все, что предлагает Шура. Хотя бы как попытку лечения.

– Другими словами, – продолжал между тем Шура, – все, что с нами происходит плохого, является результатом не сделанного нами выбора. Или следствием сделанного выбора, но не соответствующего нашей природе. Мудрецы Востока издавна считали, что базовой причиной страданий есть неведение засоренного ума…

– Но как понять, какой выбор правильный, а какой – ошибочный? – Лантаров, проявляя все большее беспокойство, не дослушал говорившего.

– Вопрос резонный. Именно поэтому каждому человеку полезно сосредоточиться на познании собственной природы и сопоставлении ее со вселенской природой. Основой, пожалуй, может служить понимание, что наша жизнь обусловлена – все, что от нас исходит, к нам же и возвращается. И если наши действия не гармоничны, следствием становится беспокойство ума. Фундаментальных негармоничных состояний, ведущих к болезненному беспокойству, так сказать, напряженных состояний ума, не так много. Мудрецы указывают на игнорирование своей действительной природы, эгоизм, привязанность, неприязнь и страх смерти.

Лантаров пугался все больше – он решительно не мог понять смысла слов. И оттого злился, считая, что крыша у Шуры явно поехала, давно и основательно.

Шура, по всей видимости, заметил это. Потому что он умолк и, отодвинув опустевшую тарелку, спокойно заметил:

– Вот тебя сейчас распирает гнев – того, гляди, взорвешься. А ведь гнев всегда рождается от неудовлетворенных желаний. Когда мы ожидаем чего-то большого от окружающих, а этого большого нам получить не удается.

Лантаров покраснел – собеседник попал в «десятку».

– А сам ты никогда не злишься на людей? – спросил он с вызовом.

– Раньше злился. Сейчас – практически нет. Я научил себя ничего не ждать от окружающих и потому их поступки не противоречат моим устремлениям. Почему ты не ешь?

– Не хочу. – Лантаров молчал, тупо уставившись в угол комнаты. – Я пока тебя не понимаю. Не могу понять.

– Ничего. Это нормально, через это проходят все ищущие. Главное – верить. Помнишь Иисуса? Каждому воздастся согласно его вере! И так – во всем. Бог никогда не наказывает нас, а всего лишь позволяет нам учиться.

Лантаров кивнул.

Сможет ли он понять, поверить, начать действовать во благо своего будущего?!

Кирилл не заметил сам, как тихо и поступательно оказался вовлеченным в орбиту жизни Шуры. Его время действия пришло так же, как свет дня. Вот еще царствует крамольная, пугающая многоликостью темного пространства ночь, и ты напряженно ждешь, улавливая, что только-только начало сереть. Как вдруг на короткое мгновение фокус внимания рассеивается и ослабевает, и почему-то именно в это самое время хулигански вламывается задорный, безоговорочный, воинственный и бесшабашный день. И остается только вскрикнуть: «Боже, явился свет!»

Шура вовлекал младшего товарища в новую жизнь аккуратно, с тщательностью и деликатностью, на которую способен не учитель, но более опытный и более смелый ученик. Действительно, сам он выполнял все предлагаемые процедуры с таким неукоснительным усердием, что не верить ему было попросту невозможно. Пожалуй, его подопечный счел бы многие из лесных занятий совершенно абсурдными и никогда не взялся бы за них, не будь рядом спокойного, абсолютно уверенного в их пользе покровителя. Например, Лантаров сначала отнес к досужим глупостям неотесанных деревенских знахарей предложение Шуры полоскать каждое утро рот подсолнечным маслом. «Ты бы еще мне в рот смолы напихал или лечебного мха», – съязвил он, отправляя в рот большую ложку душистого домашнего масла. Шура хранил выжидательное, убаюкивающее молчание, улыбаясь одними глазами. Масло, правда, издавало тонкий и тягучий домашний аромат. Лантаров подумал, что такие солнечные запахи невозможно обнаружить в пластиковых бутылках, купленных в сверкающих натертыми зеркальными поверхностями безжизненных маркетах. Там, где доминирует геометрия и симметрия, остается слишком мало живой природы. Когда же через десять минут активного перекатывания масляного пузыря во рту Лантаров сплюнул, он нешуточно удивился: на дно подставленного Шурой ведра хлюпнулся пугающий своим видом сгусток, внешне похожий на гной. Шура же немедленно объяснил, что такое очищение полости рта позволяет маслу поглощать шлаки и всякие отходы организма, когда оно попадает под язык, где находятся крупные кровеносные сосуды. Увиденное произвело впечатление, и Лантаров с меньшими колебаниями согласился на чистку поверхности языка кусочком согнутой стальной проволочки, расплющенной посредине. Превозмогая рвотный рефлекс, он старательно извлекал наружу белый, слизкий налет и дивился, что в его-то двадцать пять лет в разных уголках организма скапливается столько неприятных отходов. «Если во мне столько грязи, то как же жил до этого? И как живут те люди, которые вообще никогда в жизни не проделывали подобных процедур?» – недоуменно задавал он себе вопросы, рассматривая в зеркальце вычищенный, но все еще белый язык.