Сергей Горбачев - Андроид 2.0

Ворота медленно поползли вдоль забора, освобождая проезд, на крыльце загорелся свет, и в дверях появился он, ожидая, пока Лиза припаркуется.

– Что ни говори, Лизка, а машина у тебя смешнючая, настоящий большой красный коллайдер, – широко улыбался Бен, спускаясь ей навстречу. – Смотри, как весь двор перегородила, а ведь тут три машины в удачный день помещаются, – смеялся он.

– Да нет, Лёшка, просто это я неудачно стала. – Лизавета, слегка нервничая, не знала, как начать разговор, поэтому решила начать сразу. – Всю дорогу слова подбирала, а сейчас растерялась что-то. Ты знаешь…

– Не-а, не знаю, – смеясь, перебил её Бен. – Ещё чего не хватало, на пороге с твоим косноязычием бороться, нет уж, уволь. Давай в дом, – потащил он её по ступенькам на крыльцо, – будем тебя лечить. У меня отличнейший 18-летний антидепрессант открыт, и скучно что-то одному кирять.

– Так, выходит, я вовремя? – облегчённо спросила Лизавета.

– Здрасьте, приехали, а когда ты была не вовремя?

– Ну тогда… Совсем о тебе не подумала, каково это было – бледнолицему улыбаться из-за денег и контрактов… Да пропади они пропадом, эта партия, эти руморевы… Столько лет дружно жили, а сейчас чуть не разбежались из-за них.

– Это я был тогда неправ, не объяснил тебе ничего…

– Я с тобой, Лёш. Вчера весь день хотела тебе это сказать, но не решалась. Приехала вот… – тихо ответила она и неожиданно предложила: – Давай покурим на крылечке?

– Хорошо, что вчера уже не существует, Лиза, – улыбнулся он, доставая сигареты, – во всяком случае, сегодня. Давно мы вместе не курили… Ну, значит, и все проблемы на этом крыльце оставим… Подожди, Лиз, не перебивай, это важно, – остановил он её невольное движение. – Понимаешь, я, когда уезжал из Москвы после генсовета, был уверен, что надо выходить из игры как можно быстрее. Испугался, наверное… А вернулся – понял вдруг, что меня всё это уже не торкает совершенно. Партии-шмартии, даже бледнолицый… Я как-то неожиданно это понял. Не стоят они все того, чтобы вестись на их разводки. Не та ситуация, да и мы не те. И это не хорошо и не плохо, это факт. О скалы биться надо, когда знаешь ради чего, когда вопрос жизни и смерти. А если просто некомфортно жить, надо что-то менять в себе… И в тебе, – рассмеявшись, он обнял её за плечи. – Ты не озябла ещё под мои байки? Проходи скорее в дом.

…Они сидели на диване перед камином, который Бен придумал и сделал из старой печи, пили виски, закусывали горьким шоколадом, яблоками и говорили в общем-то ни о чём, смотря на огонь. Лизавета тоже хотела объясниться, но снова не решалась, словно зачарованная ласковыми языками пламени. А когда мысленно было решилась, он вдруг снова перебил её:

– Шоколад с яблоками… Как в детстве… Сто лет не ел… А ты любила так? А я очень любил, но, представляешь, совсем вкус забыл. Тут ведь главное, чтобы шоколад горький был, а яблоки всё равно какие… Только сейчас вкус детства и вспомнил… А ведь такое надо помнить, Лиз. Надо помнить, – повторил он и поднимаясь протянул руку: – Пойдём, покажу кое-что…

Мансарда на втором этаже представляла собой прямоугольную, на весь дом, комнату-студию с двумя большущими «родными» окнами на противоположных стенах и четырьмя окошками прямо в крыше, которые сделал уже Бен. В результате и без того когда-то светлая мастерская превратилась в ещё более светлую спальню, в которой долго спать, например, солнечным утром, было весьма затруднительно. Но сейчас было далеко не утро и за стёклами было темно.

– Там озеро. Красивое очень. Но его сейчас не видно, – подвёл Лизу к большому окну Алексей.

– Жалко, – протянула она, – наверное, это действительно очень красиво. Я помню, ты рассказывал.

– А ты не жалей. Рассказывал всем, а покажу только тебе. Прямо сейчас…

В углу мансарды, у окна, стоял старый деревянный мольберт, накрытый плотной тканью.

– Смотри сюда, – Алексей аккуратно снял чехол и бережно провёл рукой по толстому альбому. – Это моё сокровище… Почти тайна… – смущённо улыбнулся. – Вернее, сокровище-то моё, а тайна чужая. Но я со всем уважением… До тебя это мало кто видел, поверь. Тут когда-то художник один обитал, местные его почти не знали, хотя он семнадцать лет тут прожил, не общался просто ни с кем, а родственники – те вообще его за дурачка держали… Смотри сюда, – повторил он, открывая альбом.

– Это тот самый вид из этого окна? – спросила Лизавета. – Я не большой специалист, но такое ощущение, что здесь чего-то не хватает.

– Да, ты права, тут композиция нарушена. Из-за этого мастера записали не только в бездари, но ещё и в сумасшедшие.

– Как это? – удивилась Лиза.

– Он всё время писал этот вид из этого окна. Одно и то же, из года в год.

– Странно…

– Ну да, и я так подумал, когда мне мастерская его досталась. Семнадцать полотен написал он за семнадцать лет. Я их нашёл здесь же (кому нужны работы сумасшедшего художника). Но ещё я нашёл столько же эскизов. И ты представляешь, эскизы всё рассказали…

Алексей перевернул страницу альбома, сделанную из законченного холста, и Лизавета увидела эскиз этой же работы, только тщательно на нём было прорисовано не окно и вид из него, а человек, вернее, женщина на фоне окна.

– Смотри, везде она! – Алексей листал работы, и под каждой был эскиз с женщиной.

На холсте менялось время года, время суток, не менялась лишь женщина на эскизе под ним. Карандашный рисунок был аскетичен, но на каждом эскизе всё же было несколько капель, несколько мазков краски. Где-то рыжий локон, где-то красные губы, где-то серёжка с каким-то синим камнем, а где-то нежно-розовая кисть женской руки. И было что-то очень интимное в этом прикосновении художника каждый раз к новой детали, которая вдруг оживала ярким пятнышком на фоне графики. И везде тщательно выписанные глаза, и этот словно смеющийся взгляд, и полуоборот головы – они были живыми. Настолько живыми, что становилось ясно: все семнадцать лет художник ждал только её.

– Кто она? – тихо спросила Лизавета.

– Не знаю, Лиз, ничего про неё не знаю, и никто не знает. Но он ждал её, ты же видишь?

– Вижу…

– А теперь сюда посмотри, – указал Алексей на левый нижний угол холста, – тут на всех его картинах календарь-перевёртыш на подоконнике стоит. Семнадцать работ – семнадцать разных дат. Он каждый год начинал писать снова и всё ждал, что она вернётся. Ты же видишь, он всё время готов был её вписать, вписать в свою жизнь, но её не было, и картина заканчивалась без неё… Тебе это ничего не напоминает? – неожиданно тихо спросил он. – Нас, например? – и его сердце ухнуло куда-то на самое дно красивого озера Неро.

– Глупый ты, – прошептала Лизка, – она и так была вписана в его жизнь, иначе он не смог бы столько ждать и столько жить ради неё…