Коллектив авторов - Записки офисного планктона (сборник)

– Лев Робертович…

– Да ладно… Вот ты, красотка, почему не замужем за хорошим парнем с приличной профессией и российским гражданством?

– Была. Не понравилось, – улыбнулась Князева.

– Вот ведь как таперича молодежь рассуждает! – писатель усмехнулся уголком рта. – Если бы я был выжившим из ума старпером, наверняка время от времени изрекал бы подобные перлы. Но аз есмь русский писатель еврейской национальности, и чувство самоиронии мне присуще по определению. Так о чем вы хотели меня спросить, госпожа критикесса?

– Я, собственно, насчет вашего фильма.

Лев Робертович сначала кивнул, а после интенсивно повертел головой.

– Ну какой же это мой… Это фильм режиссера имярека. Хотя нет. Нынче у нас продюсерский кинематограф.

Виктория допила кофий, после которого у нее окончательно испарились остатки былого смущения.

– Кажется, вам не нравится подобное положение дел?

Писатель затянулся незажженной трубкой. С чувством выдохнул воображаемый дым.

– Лет сто назад, будучи зеленым концом, я проходил практику на «Мосфильме». В это время там снимали Шукшин, Тарковский, Швейцер, Хуциев, Данелия, Калик. Чуть позже там же работали Панфилов, Шахназаров, Михалков… Можете назвать хотя бы одно равнозначное имя в современном российском кино?

Вопрос был поставлен, и Виктория Князева начала отвечать:

– Лев Робертович, но должно же пройти какое-то время. И вот тогда, лет через дцать…

– Да не будет ни хрена лет через дцать! Все занимаются шопингом, – резковато и авторитетно заявил член Союза и кинематографистов, и писателей. – Извините за прогноз.

Виктория положила ногу на ногу и скрестила руки на груди (незадолго до этого такую же медитативную позу принял и хозяин кабинета) и задала свой вопрос.

– В таком случае можно ли узнать о мотивах, коими вы руководствовались, соглашаясь на работу с режиссером, который снимал свой второй фильм в жизни, включая дипломную работу во ВГИКе?

Не сразу ответил писатель. Предложил апельсинового сока корреспонденту, налил себе минералки, сделал пару глотков.

– Хороший парень Витя Панарин. Талантливый. Он мне чем-то Мишу Калика напоминает. Задиристый как черт, берегов не видит, когда с продюсерским корпусом ругается. Даром что дебютант. Но когда-нибудь ему норов-то укоротят. К сожалению.

Помолчали.

– Это продюсеры, что ли? – спросила Виктория.

– Да какие там… Образумят моего Витьку вновь пришедшие времена, а также сопутствующие оным нравы, – задумчиво сказал Лев Робертович, глядя куда-то поверх сидящей напротив собеседницы.

Та оглянулась непроизвольно. Небольшая неброская фотография в витой металлической рамке над большим обитаемым аквариумом. Две женщины, постарше и помоложе. Та, что помоложе, улыбается. Старшая серьезна, но, судя по наклону головы, рукам – одна в бок, другая обнимает девушку – настроение у нее такое же прекрасное.

– Жена с дочкой, – сказал писатель. – Одна уехала к другой погостить, а заодно и с зятем познакомиться как следует. А я, старый дурак, грешным делом, почему-то думал, что у Витьки с моей Ликой все сладится. Они ведь года полтора женихались, прежде чем разбежаться. А потом этот французский русак объявился по фамилии Сердюкофф!

– Чем-то ты мне мою дочку-эмигрантку напоминаешь, – продолжал писатель. – И красивая, как назло. Вся в матушку, наверное?

– В нее, – подтвердила Виктория. – А почему назло?

– Ну, этого я тебе не скажу… – Лев Робертович взглянул на визитку –…Госпожа Князева. Давай-ка лучше про кино. Сама-то фильм посмотрела?

– Да, – сказала Виктория.

– И что скажешь?

Виктория замерла. Высказывать свое профессиональное мнение о кинопроизведении непосредственно в глаза одному из его авторов ей еще не приходилось.

Но автор смотрел благожелательно и даже подбодрил ееотеческим «ну-ну не боись!», и Виктория решилась. Она немного передвинула кресло, поплотнее устроилась в нем. Старые пружины подали голос.

Собака подняла голову и решила удалиться. Может быть, Лайме, как и еезнаменитой тезке, больше нравилась музыка, чем кино, а может быть, собака просто вспомнила о том, что на кухне ееждет оставленная на сладкое мозговая кость. Во всяком случае, она пропустила почти весь разговор о последнем фильме хозяина. Без особого вреда для целостности сюжета может пропустить его и читатель. Тем более что фильм, о котором идет речь, не имел широкого проката.

Покончив с косточкой, Лайма улеглась на любимом коврике в прихожей. И незаметно для своего гармоничного состояния задремала. Разбудил еебой часов, к которому она почти привыкла со щенячьего возраста, но иногда эти куранты местного масштаба просто выводили ее из себя. Вот и сейчас послеобеденный отдых был испорчен, и Лайма трижды выругалась. На еелай из кабинета подал голос хозяин. Собака ничего не имела против.

За время ееотсутствия здесь произошли видимые изменения. На столе лежала груда альбомов, рукописей, фотографий. Хозяин что-то лихорадочно искал. Гостья, намедни угостившая Лайму вкусным, но крошечным куском ветчины, сидела на своем месте и листала хорошо знакомую ей любимую хозяйскую книгу с множеством собачьих фотографий. Хозяин обернулся к ней наконец.

– Вот! Смотрите, госпожа исследователь, таким был ваш покорный слуга в одна тысяча девятьсот лохматом году. Третий курс, гениальность во всем облике – прическа, взгляд, пиджак. И что, вы всерьез думаете, что это фото будет уместно в вашем материале?

– Лев Робертович, кто из нас корреспондент столичного журнала?! – глядя на эксклюзивное фото, говорила Виктория.

– Авантюра все это. Слава богу, что у вашего журнала тираж мизерный, – сказал себе писатель и обратился к корреспонденту. – Виктория, учти, я не верю журналистам, кошкам и гороскопам. Но для тебя сделаю исключение, даже толком не знаю почему…

– Может быть, я обаятельная? – спросила Виктория и, не дожидаясь ответа, спросила еще раз, имея в виду увесистый фотоальбом: – А можно взглянуть?

– Смотри. Здесь, кажется, мое большое кино и немного равновеликой личной жизни.

Виктория положила альбом на колени и открыла наугад. И сразу же увидела свою маму. Свою молодую маму. Рядом с Львом Робертовичем, мужчиной в самом расцвете сил.

Сказать, что она лишилась дара речи, значило бы сильно приукрасить ее состояние в эту секунду. Виктория прекратила дышать. Лев Робертович вернул ее к жизни, заинтересовавшись ее внимательным, упертым взглядом. Заглянул в альбом через плечо корреспондентки.

– А вот это, госпожа психотерапевт, мой самый главный грех. И расплачиваться мне за него до скончания века.

– Все писатели грешники, – взяла себя в руки Виктория. – Это актриса? Лицо очень знакомое.