Александр Товбин - Германтов и унижение Палладио

Тягомотина проверок, нудный гул от вращения большущего, как доисторическое многокрылое насекомое, вентилятора под потолком, а вот и Игорь, выросший во весь свой рост за стеклом таможни: взрослый, большой и ладный, но – узнаваемый; боже, как он похож на Катю, тот же разлёт бровей, и – сжалось сердце – на деда-разведчика совсем уж нереально похож! Такой же большеротый, губастый, нет только папиросы, торчащей из угла рта.

А спустя две недели опять была тёплая, звёздная, хотя и с ущербной луною, ночь, опять пенилось и блестело море, и опять поднималось, словно над парным молоком, тепло, и тёплый, но свежий-свежий ветерок, такой же, наверное, как тот, что надувал паруса Одиссея, ласково овевал Германтова. И сидел он на том же – во всяком случае, внешне на таком же – красно-белом ящике с пробковыми жилетами, правда, обитаемых спальных мешков вокруг, на уже привычно дрожавшей палубе, было поменьше, и не шевелились объёмные мешки так активно. Что-то увидел он за две недели, нет, не что-то, а многое он увидел, конечно, многое, но мало что тогда он был способен соображать, оценивать, и только теперь, на палубе, под серпом луны, при призрачно-дробном отражённом блеске её, возвращаясь на Кипр, попытался восстановить свои впечатления и спонтанно, во всяком случае, без монтажного плана, но – актуально, перекомпоновать увиденное.

Попытался, но так тогда и не восстановил… Да и возможно ли это было?.

Потом, вернувшись, год за годом будет он снова вспоминать и перекомпоновывать увиденное, когда будет стоять между сфинксами.

Чтобы восстановить главное?

Или – найти?

Найти, найти – и вытащить из-под напластований второстепенного?

Как? Не в жанре же путевых заметок по святым местам… Машинально взял лупу, поводил туда-сюда блестевшим кругом по карте Венето.

«Тогда» и «сейчас» уже тесно переплетались.

Но ведь и главное – очевидное для Германтова «главное», тогда – «главное», то, ради чего он пустился в путь и пересёк море, – не существовало само по себе.

Объятия, обмен бессмысленными восклицаниями и репликами с Игорем; потная пробежка с тяжёлыми сумками сквозь пыльное пекло невнятной выжженной площади с паркингом, маленький, но спасительный, с кондиционером, «Пежо».

И конечно – калейдоскоп дорожных впечатлений; придирчиво выбирал осколочки, не обязательно – самые яркие, но… Мимо странного храма на горке, мимо неожиданно возникшего лесного массива, мимо неряшливо-темноватых квартальчиков вблизи иерусалимского рынка; задворки Днепропетровска, Херсона?

Репатрианты из Днепропетровска-Херсона по прибытии в новое пространство и не попытались переплюнуть своё время, а воссоздали его приметы? Через год-другой, поозиравшись, уже почувствовали себя как дома?

Проехали, приехали.

Игорь тоже, как ни странно, чувствовал себя на новообретённой родине как рыба в воде… Хотя к пеклу, в котором они передвигались, сравнение с водой не очень-то подходило, во всяком случае, понятно становилось, что Игорь здесь, на профессиональной военной службе, нашёл себя: он успешно закончил какое-то армейское заведение в Америке, потом там же прошёл офицерскую стажировку, потом повышал квалификацию на секретных курсах и в каких-то специальных суперчастях в Северной Каролине, но в солдафона, уберёг бог, не превратился, нет-нет, никакой оголтелости, узколобости. Игорь радовал, Германтову даже было интересно слушать иные из его военно-политических объяснений, тем более что Игорь ничуть не забыл языка, у него был на удивление большой запас русских слов, и он мило – не без гордости – справлялся с ролью экскурсовода. Он взял двухнедельный отпуск, чтобы… В Иерусалиме шли, будто по старинной каменной дороге, по широкой, с многочисленными перепадами по высоте – вверх-вниз по ступеням для великанов, – крепостной стене, сравнительно молодой стене, со времён Сулеймана Великолепного опоясывавшей Старый город, на который так интересно было, расширяя обзор, посматривать чуть сверху, в движении.

– Это, – говорил Игорь, – армянский квартал, а за ним, вон там, где торчит колокольня…

Внизу, метрах в трёх-четырёх от могучей крепостной стены была терраса с каменным парапетом и железной кроватью. Кудрявый юноша в трусах неторопливо делал зарядку на фоне плохонькой выцветшей фрески с сонным шествием неких святых фигур, которые задевали нимбами облака. И вспомнился Германтову ранний, на рассвете, когда снежная шапка Арарата только ещё была нежно подрумянена солнцем, подъезд к Еревану; ветерок врывался в вагонное окно, он и Катя, измученные трёхсуточной дорогой, а за окном – такие же железные кровати на террасках и даже на плоских рубероидных крышах кубиков-домиков; а уже днём, в Звартноце, а потом и в Эчмиадзине, у мутно-бирюзового бассейна, им повстречается Бобка, а он не придаст той встрече значения…

«Разве я на экскурсию сюда прибыл?» – спрашивал себя Германтов едва ли не на каждом шагу, но, может быть, экскурсия-то как раз и нужна была ему…

Голос Игоря успокаивал.

– Это… – Игорь сыпал не только несвежими историческими подробностями, но и просвещал темноватого в сфере безопасности Германтова относительно современных мер антитеррора. Какие-то пояснения получались вполне наглядными: была пятница, внизу, у Цветочных ворот, случилась опасная заварушка, быстро было выставлено оцепление, молодые арабы в возбуждённой, торопящейся к пятничной молитве толпе, которая озлобленно колыхалась за спинами автоматчиков, напирали, вели себя всё более агрессивно, а коллеги Игоря с автоматами их…

Игорь компетентно, но доходчиво объяснял смысл их манёвров:

– Они расчленяют толпу, чтобы…

– Удастся выстоять? – вопрос, донимавший его с момента приезда, Германтов старался сформулировать поделикатней. – Кажется мне, что вы такие маленькие, а вокруг…

– Конечно, выстоим!

А кем бы стал кукушонок Игорь во взрослой жизни, если бы судьба его обошлась без резкого поворота? Он мог бы стать блестящим русским историком наполеоновских войн. Или – главным конструктором начинённых межконтинетальными ракетами атомных субмарин.

Судьба играет человеком и, бывает, заигрывается… Однако к конкретному и такому резкому повороту судьбы кукушонка именно Германтов как раз-то и был причастен, кто же ещё?

Делов-то: хмыкнул, ляпнул, сморозил… А смышлёный русский мальчик стал офицером израильского спецназа! И естественно для него теперь патриотично выстаивать и отстаивать новые рубежи. И что же, он виноват во всём, что с кукушонком случилось потом, или – судьба, которая вела Игоря и лишь воспользовалась неосторожными словами Германтова для исполнения своих планов? Головоломная чушь.