Александр Товбин - Германтов и унижение Палладио

– И всё же: разумно или рискованно нынче печатать деньги?

– Опять – «или»? Для политиков-популистов, само собою, разумно, для экономики – рискованно.

– У анонима-кредитора из небесного банка лопнет историческое терпение тешить нас в долг?

– Лопнет!

– И что же будет?

– Я не Дельфийский оракул, даже не газетный астролог.

– А если пофантазировать?

– Увы, ничто не вечно под луною! – Германтова уже смущал поток модных банальностей, который изливался из его уст с каким-то заимствованным у критикуемых им массмедиа автоматизмом; только ленивый ныне не предрекал вселенскую катастрофу либерального капитализма, однако риторическую игру надо было, взявшись за гуж, логически завершать. – Грохнется, наверное, и ваш, самый прогрессивный, самый политкорректный и самый мультикультурный, управляемый из Брюсселя безликими еврокомиссарами социализм-капитализм.

– Пока мы расслабились, не замечая политической дряблости и не желая видеть приближение катастрофы, однако продолжаем бежать?

– Ну да, бег на месте – тоже бег. Всё быстрее – вперёд, к закату; впрочем, закат – это уже давно поэтический эвфемизм, будущее, ждущее вас и нас, следующих за вами, в скучной, но безысходной своей обыденности станет пострашнее самого кровавого заката, общее будущее наше обойдётся без метафорической живописности. Ну а парадокс вечного бега к собственному концу был столетия назад замечен, сейчас лишь резко возросла скорость, и сейчас уже, повторюсь, не так важно – реальная скорость или имитационная, имитационная даже всё привычнее для нас делается: это, если можно так сказать, скорость коллективного, самообманно-«кнопочного» сознания.

– И кем же был давно замечен…

– Ну… хотя бы Блезом Паскалем. Помните: «Мы бежим беспечно к бездне, поместив перед собой нечто, мешающее её видеть».

– Тпру-у-у! Объясните, вам-то в России зачем оглобли и хомуты с вожжами модернизировать, зачем разгоняться и догонять, натягивая поводья, если столь безрадостны перспективы?

– Мы несвободны, мы все, проигравшие ли в холодной войне, победившие – в одной глобальной обречённой упряжке, и даже идеалы-шоры, позволяющие верить в лучшее и приближение бездны игнорировать, одинаковые у нас: как кажется, даже если на месте топчемся, ни свернуть уже, ни остановиться, причём знать не знаем, кто овёс подсыпает и кнутом машет.

– А в глобальном мире, спешащем с электронным прогрессивным ускорением к своей погибели, есть по-настоящему свободные и самостоятельные, независимые от других, к бездне беспечно бегущих, страны? Хотя бы одна?

– Есть. Северная Корея.

Смех, аплодисменты.

– Товарищ, как чувствуете себя на котурнах, не свалитесь? – снова голосок колбасного эмигранта.

– Естественно, как в домашних войлочных туфлях.

– Хватит об обуви! Могли бы вы, заезжий мсье-катастрофист, поделиться личными наблюдениями в канун распада? Чем влечёт вас предгибельный Париж?

– Постоянством: вы, парижане, по-прежнему алчете наслаждений и не способны идти на жертвы.

– Что вы испытываете, когда прилетаете…

– Удивляюсь – симбиозу утопии и антиутопии. Прибываю я на такси из аэропорта в фантасмагорический, всё ещё обстроенный дивными, с младых лет всем знакомыми христианскими декорациями, африкано-арабский халифат, где экспансивно правит по инерции президент-француз, а его подданные-либертарианцы, воспитанные на Марсельезе, под заунывное пение муэдзинов, но опять-таки по инерции длящие свой вальяжный кайф, посиживают в уличных кафе, глубокомысленно листают в уютных ресторанах многостраничные меню и винные карты с виньетками и Мишленовскими звёздами качества; потом заказывают утку, начинённую трюфелями…

– Не любите утку с трюфелями?

– Люблю! И, признаюсь, – выдавил из себя улыбочку, – больше даже люблю, чем щи с кулебякой.

– Если без виньеток: мечети в готических соборах?

– Почему нет? Вспомните о судьбе константинопольской Софии; впрочем, подобные суждения давно уже не претендуют на роль прогнозов, это скорее успевшие поднадоесть констатации.

– Откуда вы так холодно озираете мировые заблуждения, угрозы, пороки и тупики – из столицы халифата, Парижа?

– Из Парижа – периодически, но обязательно в празднично-шальной – спасибо инерции! – сезон «Божоле», а постоянно и регулярно – из Санкт-Петербурга.

– Кстати, почему бы нам не вернуться к архитектуре, к одному сюжету, сугубо петербургскому, однако для нас, французов, небезразличному? Как вы оцениваете отказ от осуществления проекта Мариинской оперы Доменика Перро, победившего на международном конкурсе?

– Ох, это позорный, но характерный сюжет бюрократического удушения сильной и оригинальной идеи-формы. Перро представил отличный проект, а «откатные» номенклатурщики, согласованно погубив его, покрыли позором Великий город, – Германтов искренне сокрушался. – Исторический его центр опоганит теперь громоздко-отвратительная, с поверхностными архитектурными пошлостями, коробка…

– Ничего удивительного, – влез опять эмигрант-колбасник, он упивался ролью неукротимого политического борца, – номенклатурщикам-бюрократам сейчас диктуют вкусы и заказывают «откатную» музыку не только кремлёвские гебисты-правители, но и ваши кондовые торгаши, ставшие нефтяными королями в сшитых на заказ в модных домах костюмах…

Ударить? Германтова раздражали злобные наскоки мозгляка-перевёртыша, революционно повязавшего оранжевый галстук.

– Торгаши-короли такие же мои, как и ваши, пламенный неофит, вам ведь от своего советского прошлого, лезущего изо всех пор, как ни старайтесь, не удастся отмыться французскими гелями и шампунями…

– А у вас есть собственное объяснение нелюбви объединённой демократической Европы к нынешней авторитарной России?

– Увольте, я не геополитик.

– Но геопсихолог!

– Грубой лестью припёрли к стенке… Старушку Европу терзают разнообразные комплексы, фобии, правда? – с непростительным ехидством осмотрев слушателей, Германтов продолжил: – Мы, раскосые скифы и прочие третьесортные азиаты в треухах и медвежьих шкурах, параллельно с долгими жестокими экспериментами на себе вам с татаро-монгольских времён каштаны из огня доставали, пока на собственном горьком опыте не убедились наконец в практической недостижимости коммунизма-социализма. Однако вам, просвещённым европейцам, гордым детям свободы, равенства и братства, обидно, что всепобеждающие ваши идеи нашими же имперцами-коммунистами, на последнем этапе представленными во всесильном Политбюро престарелой труппой комедиантов, так изгажены были, с таким треском провалены и скомпрометированы. К тому же, если мне как новоиспечённому геопсихологу опять позволено будет повториться, думаю, и вы, европейцы, привыкшие наслаждаться в долг, уже начинаете подспудно побаиваться, что под грузом долговых обязательств начнут по принципу домино рушиться – как бы в подражание тираническому, но уставшему, саморазрушившемуся под тяжестью своей миссии Советскому Союзу – и ваши, повязанные-перевязанные брюссельскими путами, сверхкомфортные и сверхсвободные социальные государства.