Александр Товбин - Германтов и унижение Палладио

Принесли справки с анализами полицейских медэкспертов: следов ядов нет, чисто, но зато в крови был обнаружен алкоголь.

«Ну и что, что за откровения в этих жалких бумажках? – спрашивал себя Фламмини, стараясь оставаться спокойным. – Он же выпил в гостях, потом пил в баре коньяк».

Тут и результаты вскрытия подоспели: как и ожидал Фламмини, никаких патологий, ни одного поражения-повреждения, все органы работали, как часы… Вот так смерть – в полном здравии и без внешних воздействий.

В кабинет влетел Марио.

– Его застрелили!

– Кого его?!

– Свидетеля, Вольмана.

– Где? – Фламмини вскочил. – Он же только что садился на вапоретто.

– У причала San Zaccaria. Он сходил с вапоретто на берег последним из пассажиров и… Два выстрела из пистолета с глушителем, очевидцы говорят, что ничего не услышали, только увидели, как он упал.

– Нашли гильзы?

– Нашли.

Фламмини тяжело опустился в кресло.

– Газетчики и телевизионщики замучили, ждут пресс-релиза, – напомнил Марио.

– Подождут, – отмахнулся Фламмини.

– Русский консул из Милана подъехал, тоже ждёт.

– И он подождёт! – повысил голос Фламмини и постарался сбросить возбуждение, пошутил даже в духе чёрного юмора: – Консул уже второго трупа дождался, посидит ещё, – будет, может быть, третий.

– Ну что пишут, пустобрехи, что пишут, ни хрена не знают, не понимают, а пишут, – Марио с брезгливостью отбросил Il Gazzettino; Фламмини молча кивнул.

– Комиссар, – вошла в кабинет Моника, опросившая Загорскую, Бызову, а также Ванду и Головчинера, – он держал в тайне свой отлёт из Петербурга в Венецию.

– Кто он?! – вспылил Фламмини.

– Ну этот, погибший профессор, Германтов, – Моника сообщила о звонках Германтову домой, ещё в Петербурге, о его отказах от контактов.

– Зачем звонили ему?

– Собирались к нам, на аукцион, и хотели уточнить у него…

– Он-то при чём?

– Среди бумаг, выставляемых на торги, будто бы есть какие-то давние бумаги, имеющие отношение к его отцу и матери.

У Фламмини засосало в груди, он почувствовал себя лично причастным к таинственному происшествию у Наполеоновского крыла Прокураций: среди бумаг бабушки нашлись бумаги, которые… Бабушка и этот необъяснимый профессор? Придвинул фото лежавшего на плитах мёртвого Германтова. «Как же всё переплетено», – сокрушённо подумал комиссар и, стараясь не выдать волнения, спросил:

– Что он отвечал на звонки?

– Что очень занят, так занят, что и поговорить не может.

– Так, бумаги, связанные с его отцом и матерью, ничем не заинтересовали, так занят был, что не пожелал о них даже по телефону поговорить, а через два дня почему-то очутился в Венеции?

– С этими русскими не соскучишься.

– Чем же он так занят был?

– У него уже не спросить.

Вот именно, не соскучишься, вздохнул Фламмини, ощутил, как у него шевельнулось смутное подозрение, что две смерти, ночная и утренняя, каким-то образом одна от другой зависят. Узкий солнечный луч, врезавшись в балконный проём, косо рассёк по полу кабинет.

– За чем же он всё-таки прилетал в Венецию, за чем? – не успокаивалась Моника.

– За смертью! – бросил Марио.

– Что-то не так, – рассуждал вслух Фламмини, – с логикой, во всяком случае, что-то явно не так: свидетель, официально зарегистрировавшись на сайте аукциона, скрывает затем от полиции цель своего приезда, профессор чем-то так занят, что дома у себя, в Петербурге, отбивается от вопросов по поводу аукциона, а потом прибывает в Венецию аккуратненько к началу торгов… Правда, в день аукциона, то есть сегодня, он намеревался осматривать виллу Барбаро; не отвлекающий ли манёвр? – Фламмини был уязвлён: всё-таки инициатива аукциона принадлежала его семье, а вот два криминальных события, загадочная смерть и демонстративно наглое убийство, бросали тень на доброе имя бабушки да и на весь род Мочениго.

Да, следственная криминальная диспозиция мгновенно переменилась, осенило комиссара, полчаса назад ещё был свидетель и уже – труп.

И теперь – два трупа, два трупа…

Зазвонил телефон.

Голос прокурора, не допускающий возражений: по согласованию с советом директоров Кристи аукцион отменяется, переносится на неопределённый срок.

Фламмини нечего было возразить.

Пожалуй, подумал, это даже могло бы быть к лучшему, добрые имена предков могли избежать репутационных потерь.

Приняв к сведению прокурорский вердикт и повесив трубку, комиссар нарочито-медленно отвинчивал крышечку на запотелой бутылочке San Benedetto.

В дверь постучали.

Двое полицейских с вещественными доказательствами – стреляные гильзы, личные вещи: смартфон последней модели, бумажник, записная книжка.

Из бумажника выскользнула фотография.

Марио ловко присел и поднял, положил на стол.

Сепиевая, отглянцованная – женщина лет тридцати в белом платье в косую полоску, пальма.

Пил водичку, рассматривал фото: кто она? Вот тебе и фактура, Массимо, вот тебе и желанная фактура… И в записной книжке, и в смартфоне, если покопаться в его памяти, что-нибудь интересненькое наверняка найдётся и новыми загадками фактуру пополнит; но кто же она, эта красивая женщина? И давно ли и в каких тропиках мог быть сделан снимок? Стандартные вопросы полицейского: кто, где, когда?

– Ой, сколько кредитных карточек!

– Богатенький!

– Богатенький? Крез.

– За что же расстреляли его?

– Люди гибнут за металл, – пропел Марио.

– Куры не клюют, куры не клюют, – тихонько забормотал Фламмини и с тоскою подумал, что же с этой фактурой делать. Её ещё надо доказательно подшить к делу; впрочем, гильзы – уже улики.

– Ещё и письма какие-то в бумажнике, судя по всему, неотправленные, – сказал Марио и выложил на стол письма.

– Ещё и перевод нужен будет, – в тон ему сказала Моника, глянула в своё отражение в створке балконной двери и поправила волосы.

– Кому письма? Дай-ка…

Фламмини немного читал по-русски; короткое имя, восклицательный знак.

Чернила – несвежие, бумага, похоже, старая… Письма тоже надо переслать в лабораторию… Но, допустим, подтвердится то, что подсказывает интуиция, допустим, давно написанные и… неотправленные? Безнадёжность охватывала Фламмини, он чувствовал, что два разных и странных дела ещё и совсем уж странно сближались.

Перечитал: Юра! Нет, такое было бы и вовсе невероятно, не надо умножать сущности, достаточно, что смерть профессора и сама-то по себе пока что необъяснима…Он и свидетель не знали друг друга, они ведь и словечком в баре не перекинулись, как показал бармен, хотя рядом стояли и выпивали. Юра? Нет, не дури себе голову, Массимо, это же очень распространённое имя.

Прислали по электронной почте экспресс-анализ из генетической лаборатории.