Марина Алиева - Три приоткрытые двери. Исторические зарисовки

Дочь Нина вошла в кухню уже умытая, бодрая, снимая с волос новомодные поролоновые бигуди с жесткими черными резинками. Кудри после них получались тугие, стоячие, не то что после привычных тряпочек, да и спать не жестко. Всех расцеловала, залезла в холодильник и аппетитно зажевала, что-то оттуда стянутое.

– Не таскай куски! – беззлобно отогнала дочь от холодильника Фаина Фёдоровна. – Лучше своих иди поторопи, нам ещё парад надо посмотреть и на стол накрывать.

Гостей сегодня будет много, как всегда, и наготовлено всего, ещё с вечера, соответственно. Но всякий раз она волнуется – вдруг чего-то не хватит, вдруг что-то не успеют. А стол должен быть полностью готов именно к двум часам – традиционному в семье времени сбора – чтобы, когда первый гость позвонит в дверь, никто уже не бегал по коридору с подносами и салатниками, да ещё, не дай Господи, в фартуке!

Из комнаты долетели веселые повизгивания Манюни. Судя по всему, папа Володя её там активно будил, и Фаина Федоровна нахмурилась. Процесс этот, с прятаньем под одеялом и вытаскиванием оттуда за брыкающиеся пятки, мог затянуться надолго, и зять, конечно, другого времени для игр выбрать не мог. Николай же Ефимович, услышав Манюнин смех, наоборот, заулыбался.

Хорошо!

Против маленьких детей он всегда был безоружен.

Как-то раз приехала погостить сестра Фаины Федоровны Зоя со своей малолетней дочерью Танькой. Никаким другим именем её никто никогда не называл, потому что хулиганкой Танька была такой, что матери приходилось привязывать её к спинке кровати, чтобы, хоть немного пожить в благости и покое. Манюни тогда ещё не было, поэтому Танька оказалась в доме единственным ребенком, да ещё и ГОСТЯЩИМ! Кто в такой ситуации станет слушаться и вести себя прилично? Хозяева, с Танькиными выкрутасами пока незнакомые, смотрят добродушно и маму Зою одергивают, если слишком уж ругаться начинает, дескать «ребенок ещё маленький, что уж ты её в ежовых-то рукавицах…»

Когда в один прекрасный день повела Фаина Федоровна сестру по «придворным» магазинам, и Нина, уже студентка, за ними увязалась, Таньку оставили на Николая Ефимовича. Зоя, правда, волновалась очень, но Фаина Фёдоровна, по-своему расценив её волнение, сказала, что «Коля детей любит, с ним не страшно…», и пришлось рискнуть.

Однако, по возвращении оказалось, что страшно должно было быть за Колю.

Видимо Танька выдала доброму Николаю Ефимовичу полный арсенал домашних заготовок. Что именно она вытворила, на проведенном дознании выяснить не удалось, потому что зареванная виновница торжества, шмыгая носом, смогла рассказать только одно: «Я не слушалась, и дядя Коля меня шлепнул. А потом схватился рукой вот тут, стал капать себе в стакан из того вон пузырька, выпил и теперь лежит».

Бедной Зое впору было самой за сердце хвататься. Николай Ефимович на её настойчивые расспросы только вяло отмахивался. А когда страсти немного улеглись, тихо спросил у притихшей Таньки:

– Я тебя не больно?

– Иди, гони их умываться, – велела дочери Фаина Фёдоровна. – До парада всего ничего осталось. Не успеете позавтракать – будете ждать до двух!

Нина крутанула юбкой и пошла в свою «семейную» комнату, выпутывая из волос последний поролоновый валик. Через мгновение звук оттуда утроился, и Манюнин смех стал слышнее и веселее.

– Так я и знала, – пробормотала Фаина Фёдоровна. – Тоже мне, нашли время…

Ниночку она родила в тридцать седьмом. А вскоре Николая Ефимовича перевели преподавать строевую в Вильнюсском пехотном.

Там, в Литве, они и встретили лето сорок первого, ни к чему такому не готовые, несмотря на то, что разговоры о войне ходили, и немецкая форма, уже с начала лета стала мелькать на улицах города всё чаще…

Фаина Федоровна поставила на стол хлебницу и сразу, чтобы потом не искать, вытащила из шкафа старинное блюдо под торт. Она купила его как раз в Вильнюсе, на развалах блошиного рынка, когда не смогла пройти мимо искусно прорисованной нежнейшей ветки с весенними цветками и вьющихся вокруг, то ли шмелей, то ли бабочек. Не отпугнуло её даже то, что блюдо было с трещиной. Фаина Фёдоровна сама немного рисовала и умела ценить хорошую работу. К тому же, когда-то давно и у них в доме было нечто подобное…

Или ей казалось, что было?

Когда родителей «раскулачивали», из дома вынесли всё, даже платья мамы, Анны Николаевны, и детскую гордость самой Фаины – красное пальтецо с чёрными каракулевыми обшлагами и воротником. Папа подарил это пальто на день рождения. Он всегда делал чудесные подарки – жене и незамужней сестре обязательно золотые украшения, а детям какие-нибудь обновки…

Сколько же ей тогда было? Как Манюне, или чуть больше? Да, кажется, как Манюне. Будь она старше, наверное запомнила бы, как её в этом самом пальто украли прямо с улицы цыгане, когда папина сестра на минуту вернулась за чем-то в дом, а маленькая Фаина сама вышла на улицу…

Хорошо, что быстро отыскали, и она ничего не запомнила. А узнала о происшествии много позже, из рассказов Анны Николаевны, которая любила немного печально вспоминать прошедшие годы, обучая четырех дочерей всяким кулинарным премудростям. Фаине лучше всего удавались пироги и торты. Может поэтому она и захотела купить эту нежную ветку, рассеченную трещиной и притянувшую её к себе каким-то узнаванием…

– Коля, ты мне блюдо это протри вон тем полотенцем. Только осторожно!

Видимо благодаря именно этой трещине, тортовница и по сей день была у них. А могла бы, вместе с другими довоенными вещами, пропасть где-нибудь в сундуках вильнюсской квартирной хозяйки.

Она, уже после войны, открыв дверь и увидев живую и невредимую Фаину Фёдоровну, затеребила нервно фартук, забегала глазами во все стороны и, бесконечно сокрушаясь, что «всё остальное немцы забрали», вынесла только жалкий узелок, в котором с другими непригодными вещами была и эта тортовница с трещиной.

Ладно, черт с ней, с хозяйкой. Фаина Фёдоровна зла не держала. Другие и хуже поступали. Те семьи военных, что снимали квартиры неподалеку и не поехали по разным причинам в лагеря, были расстреляны немцами в первые дни войны. Расстреляны быстро и очень избирательно. Слишком быстро для захватчиков, только что вошедших в город…

Литовских гражданских в тех расстрельных списках почти не было…

Снизу, от входа в подъезд, по всем его внутренностям от первого до четвертого этажа, пронеслось зычное: «Мо-ло-ко-о-о!», и Фаина Фёдоровна, очнувшись, полезла за бидоном.

– Коля, сходи, там молоко привезли. Я Маринке на завтра кашку сварю. И творог возьми, если будет. Сейчас деньги дам.

– И на кефир давай.

– Хорошо, возьми и кефир.

Николай Ефимович, как был, в домашних шлёпанцах, пошел вниз, на первый этаж. А что – у них чисто – в подъезде ступени ещё не просохли – значит, только что убирали, а недавно и перила подкрасили, и табличка новая висит с именами всех жильцов. Каждый из них знакомый, каждый давно уже, как родной, поэтому и очередь внизу даже радует.