Валерий Хазин - Труба и другие лабиринты

Выяснилось всё же, что состояние Заики было как-то увязано со сроками равноденствий и солнцестояний, и по мере их приближения охватывала отделение знобкая радость ожидания, и длилась двадцать восемь дней – с новолуния.

До первой четверти луны Заика не поднимался с постели. Потом, до полнолуния, наоборот, почти не спал, нарезая по палате круг за кругом. До последней четверти не ел и пил одну воду. А при луне убывающей веселел, возвращался к режиму, и к вечеру седьмого дня выходил в холл.

К тому моменту все уже были размещены на стульях и в проемах в три кольца. Маня Морокуша всегда усаживалась рядом с Заикой, и в ладони её начинали кружиться бок о бок нефритовые шары. Шпильман устраивался за спиной его, прямо на полу, с карандашом и бумагой, чтобы записывать. И, как всегда, отклонялся Заика на спинку стула, и взгляд его начинал плыть полукругом поверх голов, и тут уже был язык его как трость скорописца [186], а Шпильман – как правая рука его. И так записывал Шпильман, что говорил Заика, девять вечеров и еще один вечер. И скоро записал все.

Так, раз в три месяца, приходило в отделение празднование.

И вот имена тех, кто приводил его: Маня, Ваня и Даня, они же Вань и Дань, и Маша Морокуша, или, если кому-то нравится больше, – Мария Погоняло, Шпильман и Заика.

И только никто из троих не признался бы, наверное, что с тех пор каждый из них не переставал ждать, когда же вернется Бао Юй.

Даниил Шпильман мечтал, вероятно, о том, что снова будет позволено ему увидеть тенистый сад расходящихся тропок, где ручьи прохладны, а розы неувядаемы. И, может быть, надеялся Заика, что ослабнут узлы, и будет дарован ему какой-то иной словарь, иная грамматика, и отмерены иные, новые слова, помимо тех, что оплели его память.

Может быть и так, однако все это уже слишком темно и невнятно, хотя, пожалуй, еще более темными оставались мечты и надежды Мани Морокуши.

Таковы факты, молодой человек.

Таково, с позволения сказать, стечение обстоятельств – обстоятельств места и времени, а также имен собственных.

И, опираясь на эти факты и выражаясь языком книжным, можно с полной уверенностью утверждать: представленный текст под названием «Труба» – это, безусловно, апокриф [187].

Даже если отбросить неизбежные ссылки на характер записок сумасшедшего, это утверждение можно считать неоспоримым.

На то есть семь причин, или доказательств.

Во-первых, продолжая в тех же терминах, неизвестны источники, границы и канонический вид текста.

Во-вторых, у текста, очевидно, есть автор, но, строго говоря, не оставлено в нем ни руки автора, ни имени его.

В-третьих, предъявленная рукопись не совсем совпадает с текстом оригинала – с тем, что, собственно, и было передано или произнесено.

В-четвертых, из рукописи самым возмутительным образом изъяты многочисленные вставки и комментарии Даниила Шпильмана.

Кроме того, рукопись, непонятно почему, оказалась лишена замечательных иллюстраций, выполненных рукой того же Даниила Шпильмана – между прочим, так живо, как если бы он был свидетелем излагаемых событий.

Шестое основание – нелепый, нравоучительный финал текста, столь же предсказуемый, сколь и малоубедительный. Думается, подобный финал не способен обмануть даже самых неопытных. Так, все знают о катастрофе в городе Вольгинске, которая смела дом номер девять с улицы Завражной на Ветловых Горах. Однако, хорошо известно и другое. На Завражной не было никакого взрыва, а дом просто-напросто сложился и ушел в землю, точно его всосало воронкой. Но мало кто знает, что в ту же ночь, примерно в тот же час, вздулся на реке, за излучиной, огромный воздушный пузырь – из тех, что на нижней Волге называют волдырь, а на Верхней – говор. Вздулся и покатился вниз по течению и непонятно где лопнул. А между тем спасатели не обнаружили в завалах рухнувшего дома не только ни одного тела, но и никаких сколько-нибудь серьезных следов или личных вещей жильцов. Словно бы все они, по команде, организованно, покинули дом заранее, задолго до катастрофы, как это часто случалось, например, во дворцах и городах минойского Крита перед землетрясениями.

Мало того. Вскоре после пресловутой катастрофы на Ветловых Горах, внезапно обанкротилась одна из крупнейших страховых компаний Вольгинска. Исчезло и руководство её, якобы после выплаты некоей гигантской страховки неустановленному клиенту через цепочку посредников. А через время – хотя никто не скажет, каким было это время – в Пермской области, в окрестностях знаменитой Ординской пещеры [188], появилось, будто из-под земли, новое поселение: около трех десятков свеженьких бревенчатых срубов, что-то вроде общины богатых эскапистов, переселенцев с Волги. И якобы был куплен ими и перестроен угасавший оздоровительный комплекс неподалеку – а затем стал набирать популярность туристический парк с бальнеологической и грязелечебницей, спа-салонами и станцией спелеодайвинга. И якобы утверждали позднее самые авторитетные люди Перми, и выдающиеся члены обширных собраний, клубов и диаспор: сидят, мол, на хозяйстве новомодного курорта трое приезжих волгарей – русский, еврей и татарин…

Следовательно, если оставаться непредвзятым, нужно будет признать, что финал представленной рукописи не аутентичен.

Похоже, вовсе не погасли жители девятого дома на Завражной в подземных водах, а, можно сказать, утекли по воле волжских волн. Откочевали. Как говорится, долго ли, коротко ли, леском ли, мыском – да только увел всех тот, кого называли Муса. Увел в Орду, селение в Пермской области.

И последнее. По причинам, опять-таки совершенно необъяснимым, в рукопись не попали те слова, которыми в действительности открывался текст, именуемый «Труба».

Это были совсем иные слова.

И хотя, с одной стороны, они недвусмысленно свидетельствовали о душевном нездоровье того, кто как будто бы гнался и не мог угнаться за ними, с другой – это были слова ясные, твердые и острые, как сапфир.

А ведь это важно – с чего начать, какими словами, не правда ли? [189]

И я охотно произнесу эти слова, если вы оставите, наконец, свой невозможный столичный тон и плеснёте ещё глоток вашего великолепного коньяка…

Тот, кого называли Заикой, начинал свою сагу, сказание или повесть так:

© Валерий Хазин, 2006.