Владимир Фомичев - Человек и история. Книга третья. Начало трудовой деятельности

Отбойный молоток тарахтел, срывался. Забой был неровный, колючий. Тут я сразу выяснил, почему уголь из лавы не идёт на погрузку. Чтобы уголь с верхних уступов не мешал работать нижним, делался полок, который время от времени нужно было перепускать далее вниз. Работавший на нижнем уступе должен был делать это по мере накопления угля. Я пытался привлечь для подобного объяснения новичка. Но он как бы меня вовсе не замечал, продолжая ковырять пласт. Тогда я пережал шланг сжатого воздуха, который шёл к его молотку, и наглядно это всё продемонстрировал.

Отодвинув доски полка, я перепустил уголь из лавы и стал подниматься дальше, к другим работающим. Я попросил бригадира, чтобы он обратил внимание на новенького, показал ему, как нужно рубить пласт, как делать подбой и присечку, чтобы забой был ровный по всей длине уступа. Бригадир потом доложил мне: закончив все свои работы, они спустились на нижний уступ, но этого «работяги» на месте не застали – его и след простыл. Он кое-как «доковырял» свой уступ до конца, но оставил после себя не забой, а свинорой. Они, конечно, привели всё в порядок.

– Кажется, горный, хлебнём мы с этим… – бригадир замялся, но кто-то из бригады подсказал:

– Алакши с дустом!

Почти неделю шла воспитательная работа, пока, как говорится, не прорвало. Прошло уже более половины смены, когда с вентиляционного штрека позвонил газомерщик и предупредил: лава сильно загазована. Метан…

– Ты подожди, не паникуй, сейчас всё устрою, разберусь, в чём дело, – перебил я его.

Я подошёл к лаве. Насыпщик сказал: угля нет. Я пролетел подкарманник, карман и по лаве быстро стал подниматься вверх. Всё оказалось, как было раньше, только ещё ужаснее. Под перекрышей своего уступа сидело это человекоподобное и скалилось.

Я разобрал полок, подождал, пока весь уголь из лавы не ушёл вниз, проверил интерферометром состояние воздуха, хотя и без того свежая струя промыла лаву. Вывернул штуцер из шланга, питавший молоток этого вредителя, и резко приказал: «Марш на-гора!».

После смены я вывесил на доске объявлений, которая висела у нас в нарядной, листок-молнию, где указывалось: «За нарушение правил техники безопасности виновнику объявлялся стопроцентный брак в работе за смену». А проще – как он вроде бы и совсем не работал. Вот это и пытался объяснить бригадир бракоделу, который сидел тут же, как ни в чём не бывало, привычно оскалившись.

Когда до него дошло, наконец, за что и как он наказан, он как-то рыкнул и быстро вышел из нарядной. Я сидел, низко наклонившись над столом, плечом прижимая трубку телефона к уху, и получал информацию из шахты. Свободными руками я чертил эскизы лав, отмечая их состояние на текущее время. Вдруг какой-то непонятный шум заставил меня поднять голову. Перегибаясь через край стола, нависал наш «монстр». В высоко занесённой его руке блестел огромный нож. Только чудо помогло мне среагировать и в доли секунды откинуться от стола, так как в это мгновение нож был всажен по самую рукоять в толстую столешницу.

Скаля зубы и рыча, громила пытался вытащить своё оружие, но в это время его огромный, неестественно выдвинутый вперёд подбородок встретился с моим ударом снизу. Он сразу обмяк и выпустил рукоятку застрявшего ножа. Тут все опомнились, облепили нападавшего, вывели его из нарядной, потом с комбината и повели за террикон – на собеседование.

Когда они возвратились, то сразу обратили внимание на рукоятку ножа, застрявшего в столешнице. Они по очереди пытались вытащить нож, но попытки их были тщетны. Только бригадир, не принимавший участие, улыбался. И когда все отошли, он подытожил:

– Хилота!

Подошёл, взялся за ручку ножа, немного его раскачал и вытащил. Посмотрев на нож, оценил:

– Немецкая штучка! Обращаясь ко мне, он попросил:

– Можно я заберу этот трофей – я собираю коллекцию?

Я согласно кивнул головой. Ребята стали успокаивать меня:

– Мы предупредили этого «ударника», чтобы он нам на глаза больше никогда не попадался!

Я, в свою очередь, успокоил их:

– Да меня не это беспокоит. Просто на душе очень скверно, когда в жизни встречаешь вот такую озверелость.

Чтобы обеспечить постоянный контроль работы своего участка, я стал спускаться в шахту в разные смены, никогда никого заранее не предупреждая. Это, как я полагал, дисциплинирует, не позволяет расслабляться не очень добросовестным работникам. Как-то раз я возвращался домой после ночной смены. Было лето, а на Северном Урале в это время стоят белые ночи. Климат такой. Зимой иногда дня не заметишь, а летом – пожалуйста, белые ночи! Спутником моим оказался десятник с участка вентиляции. Звали его Иван. Характер имел словоохотливый, что всегда бывает кстати в дороге.

Мы в это время проходили мимо огромного кочковатого поля, когда я заметил:

– Это же надо, сколько в нашей стране пустует земли! Взять хотя бы, к примеру, это поле…

Я притормозил свой монолог, видя, как дёрнулся и скривился Иван. Он тоже немного помолчал, потом заговорил:

– Не буду говорить о других полях, их плодородности, но вот это поле и вправду очень удобрено. Нет, не навозом, не какими-то удобрениями, химикалиями, а людьми, вернее, тем, что от них осталось, – трупами. Это поле можно было бы назвать кладбищем, как это и принято… тут он остановился, замялся: – Но здесь это называется «захоронение».

Тут мы подошли к своим домам. Я очень заинтересовался рассказом Ивана и пожелал продолжить нашу беседу завтра. На другой день мы также шли домой вдвоём, и Иван продолжил своё повествование.

В конце войны, а потом и сразу после войны на шахту стала поступать рабочая сила, состоящая из военнопленных – в основном немцев. Но был среди этой рабочей силы довольно большой контингент, служивший во время войны в русской освободительной армии (РОА).

Так вот, немцев в основном использовали на работах в очистных забоях, в лавах, где добывается уголь. Как известно, от угольной пыли можно получить «антракоз». Лёгкие при этом сами освобождаются от пыли при откашливании или посредством ингаляции. Русских же почти всех направляли на проходку штреков по породе, где шпуры бурились «на сухую», образовывая густую породную пыль, вдыхая которую, люди получали «силикоз», проще говоря – цементацию лёгких, а это быстрая и верная смерть. От этих проходчиков требовали рекордной стахановской работы, игнорируя технику безопасности, – всё это вело к высокому травматизму и частой гибели.

Вот это поле и стало очень быстро покрываться бугорками. Зимой в морозы копать ямы было невозможно. Подгоняли компрессор, бурили шпуры, закладывали аммонит, взрывали – вот тебе и яма. Хорони!