Екатерина Смирнова - Богиня песков

«Не ставьте палаток рядом с домом Карра! Осторожно, дурные птицы!»

Это объявление было зачеркнуто, и рядом приписано: «Я должен был умереть. У меня плохие родители».

Он ждал, что вот-вот начнется общая драка, потому что люди были буйны и веселы, но драка отчего-то не начиналась. Южная кровь бурлила, как обычно, дым уже стоял столбом, но у каждого, как выяснилось, был номер, выданный в очереди на лестницу. Согласно этому нумеровались столы. Четвертый посмотрел на свой и успокоился – там была цифра «сорок два».

После этого начали читать стихи и читали их довольно долго. Некоторым приходилось кричать или петь, чтобы заглушить шум. Вокруг каждого поэта собиралась компания друзей, которым он, выступив, потом читал свои произведения, так что самое интересное происходило внизу. Можно было ходить от стола к столу и слушать.

Четвертый заметил, что некоторые поэты – возможно, в исполнение какого-то странного обычая – подкрадывались к сотоварищам женского пола и дергали их за косички. Он решил, что сейчас все будут ходить лохматыми, а половина парней – битыми, но потом заметил, что подавляющее большинство поэтесс носило особым образом заплетенные косички, которые от этого не расплетались. При каждом таком случае они начинали громко кричать и произносить такие слова, которые от образованных девушек обычно не услышишь. Четвертый подумал, не стоит ли вступиться за девушку, но пока он выбирал, за какую, разговоры за столами убедили его в том, что все это – какая-то странная и замысловатая игра. Девушки считали достижением особую вычурность словесных оборотов, а парни – то, удастся ли им расплести хотя бы несколько косичек.

Еще он заметил несколько очень коротко стриженых девушек – вот ужас! – в покрывалах «рыбачья сеть», которые обсуждали что-то за своим длинным столом. Друг к другу они относились, по всей видимости, неприязненно. У них за поясом были длинные ножи, а на лицах – недовольное выражение. Видимо, им тоже хотелось сыграть в эту интересную игру, но прическа не позволяла.

Время от времени то одна, то другая девушка проводила рукой по короткому ежику и оглядывала своих спутниц. Взгляд ее был обеспокоенным. «Вдруг у них стрижки окажутся короче моей?» – говорил этот взгляд.

Четвертый не знал, что и думать.

Время близилось к полуночи.

В углах то и дело вспыхивали драки, но они ничем не кончались. Ножи никто не доставал. Чаще всего после драки обидчик угощал обиженного вином, и дело кончалось очень мирно, а многие просто обнимались и давали клятвенные обещания прийти друг к другу в гости. В ходу были карточки и записные книжки с адресами обиженных – когда прийти, в какой день, что принести и что прочитать в ответ. Поэта обнимали, хлопали по плечу, дергали за ухо, предлагали напечатать книгу, целовали взасос, принимали не за того и удивлялись, что у него нет записной книжки. Потом узнали, что нет даже адреса, удивились, но приглашать не перестали.

Под конец Четвертый прочитал несколько своих коротких стихотворений. Никто не обратил на него особого внимания.

После этого народ приступил к возлияниям. Дом оказался огромным, над залом кто-то жил, а под залом был огромнейший винный погреб, где наливали всем, и никто уже не обижался на то, что его процитировали неправильно.

Под утро, на лестнице, с бокалом в руке, какой-то молодой влиятельный автор объяснял поэту, вышедшему отдохнуть от шума:

– Мы бы с удовольствием приняли вас в наше содружество, но тут есть такой момент… Пишете ли вы в рифму?

– Иногда да… – растерянно сказал поэт, не понимая, какой от этого прок.

– Мы пишем только в рифму! – воодушевился автор, помахивая бокалом. – Пора бы перейти от разорванных строчек древнего канона, обкатанных десятками тысяч сказителей, к настоящей словесной магии!

Поэт от неожиданности вздрогнул.

– Да, ма-ги-я! – продолжал автор. – От сказителей до наших дней, от старинных описаний и живых картин до прекрасных поэм о любимой – все должно быть точно, прочно и неканонично! Вводя слушателя в транс, мы переворачиваем мир, как это делают маги! Кстати, вы, надеюсь, не донесете на меня? Нет?

Четвертый только плечами пожал, вспоминая императорскую гвардию. – Нет. Зачем?

– Ну ладно. В общем, и это неважно. Любители разорванной строки понимают, что она скоро отойдет в прошлое. Рифма – будущее поэзии! Но не всякая. Ведь рифма должна быть чеканной, точной, словом – настоящей! Ну вот, как эта…

И он продекламировал:

– А она меня целует, говорит, что любит,

Поэт слушал его в священном ужасе.

– Но позвольте… – несмело перебил он. – Ведь «боли» и «любовью» – рифма не точная. Да и звучит она так себе…

– Да, конечно! – не смутился автор. – Наше искусство совершенствуется с каждым годом. Скоро оно зайдет в тупик. Кстати, там еще осталось вино…

И он удалился в сторону, где уже слышался радостный стук глиняных кружек, а поэт выглянул в окно, вдыхая свежий воздух, и решил, что ему пора.

Тем более что дорогой друг вчера сидел и чистил два старых кинжала, опасаясь гостей из столицы. А стихи он сам давно придумал по дороге, в дороге пишется на редкость хорошо.

Ночью ему снился какой-то бледный человек с раскосыми глазами необычного цвета, рассказывал странные и страшные истории.

Четвертый отмахивался.

На улице трубили в рожок и кричали. Паланкин протолкался через огромный затор, и охрана размахивала тяжелыми футлярами свитков, попадая по головам и разгоняя зевак, пришедших посмотреть на выступление бродячих актеров. Таскат и сам бы остался, но надо было ехать в любимый театр Его священного величества, смотреть очередное представление. На представление собиралась вся просвещенная общественность: те, кто не попадал на любимые спектакли Его величества, рисковал головой. Последнее время император был неласков.

Размахивание знаками должностного отличия возымело действие: для посланника открылась широкая дорога, и народ расступился, потирая шишки и синяки. Театр, огромная, не лишенная изящества постройка, похожая на сплюснутую с боков коробку, освещался газовыми фонарями и имел два этажа и один подземный: там в спешном порядке устанавливали так называемый храм.

Все, собранное Таскатом в башнях, уже принимало вид небольшой библиотеки. Голова его распухла бы от обилия информации, если бы не передатчик, благодаря которому эту сведения можно было хоть с кем-нибудь обсудить. После этого воображаемая библиотека теряла черты огромного мусорного ящика и принимала более приемлемый вид.

Ему очень хотелось найти здесь укромный уголок и хоть что-нибудь записать, а до того нужно было со всеми раскланяться – и поэтому решительным шагом он пошел впереди охраны, как делали теперь все приличные люди. Хоть бы скорее все закончилось, и можно было продолжать работу.