Екатерина Смирнова - Богиня песков

Она милостиво (другого слова не подберешь) протянула главе Академии руку, украшенную широким браслетом. Таскат посмотрел на это и еще раз порадовался, что ради соблюдения приличий оставил ноги почти закрытыми. Если бы на этой даме оказался костюм, исторически верный, как сгоряча предлагал Ро-мени, то никто бы не шикнул, не крикнул и не подумал о том, чтобы указать на вопиющее неприличие: почтенные господа просто умерли бы на месте.

Зал радостно взревел. Таскат запоздало сообразил, что именно он сделал, нарядив ученую даму плясуньей, и отчаянно пожелал никогда больше не выполнять ничьих желаний. Статус высокородных рушится от любого прикосновения. Эти люди способны разорвать любого, кто им понравится, просто потому, что захотят прикоснуться к нему одновременно, а одного человека на всех не хватит. А если сейчас ее выгонят и ничего не дадут?

Но глава академии, сохраняя невозмутимый вид, передал Араде круглую тяжелую железную печать, символизирующую членство. Арада приняла ее, улыбнулась, обернулась к залу и приготовилась сказать торжественную речь.

Речи не получилось.

На возвышение, опережая друг друга, лезли стражники, ученые, академики, супруги ученых, жрецы низших рангов и расфуфыренные дамы, пришедшие на праздник ради улаживания кулуарных дел. Почтенный глава обхватил Араду обеими руками и приготовился отражать натиск, отступая к дверям. «О боги! Они же ее затопчут» – подумал было Таскат и рванулся в том же направлении, но стражники быстро взяли триумфантку в кольцо, и страшного не случилось. Через минуту толпа постепенно успокоилась, и он перевел дух. Но напор усилился, а крики не улеглись.

Все, что можно было понять из этого неразборчивого гула, укладывалось в одну-единственную фразу: «Откуда вы это взяли? Откуда вы… это взяли?!»

Арада аккуратно освободилась от объятий почтенного ученого. Он встряхнулся и принял обычный любезный вид.

– Да, уважаемая, да. Вам стоило бы выдать этот знак отличия только за то, что вы пришли сюда в этом… этом…

– Одеянии – весело перебила его Арада. – Я понимаю: вы никогда такого не видели. Не беспокойтесь, я не настолько бедна, чтобы вдруг начать шить. Я умею только разбираться в своем деле. – И она скромно опустила глаза.

– Но кто это сделал? – возопила какая-то большого размера женщина, протискиваясь вперед. – Кто?!!

– Можете успокоиться – тряхнула распущенными черными волосами Арада. Я вам покажу этого человека. Вот кто это сделал! – смеясь глазами, она обвиняюще указала на Таската.

Не упасть ли с галереи? – подумал он, отступая в тень.

Толпа засмеялась и зааплодировала.

Пользуясь тем, что внимание почтенной публики перешло на другой предмет, Арада пристально посмотрела на него и беззвучно заговорила. Он присмотрелся и прочел по губам:

«…тебе еще припомню!»

На лестнице, ведущей на галерею, показались первые люди, требующие немагических деталей и подробностей. Таскат вздохнул.

После того, как Арада удалилась объясняться, а наплыв желающих выяснить все детали несколько стих (Нет, что вы, нет, я сделал это из любви. Арада так хороша, что до гроба я способен быть верным ее слугой. Нет, это была прихоть высокородного меня. Да, я все расскажу. Да, я бы хотел видеть вашего портного. Нет, я не хотел бы заняться ремеслом, что вы, я сейчас обижусь. Вам нужен мой вызов? Какая неудачная шутка. Ах! Эта женщина заставляет меня забыть о своем положении. Нет, это был единичный случай, а как это делается – вообще секрет: да, специального человека у меня нет, я просто иногда так коротаю время, свободное от концессии и вращения в высоких кругах, приближенных к Его священному величеству) … – Таскат был готов провалиться сквозь землю, только бы не видеть этих, без сомнения, замечательных людей. Но, к счастью для него, пришло время торжественного обеда, и, хотя никуда уехать было нельзя (по традиции в Академии нужно было провести целый день), после трапезы Таската ненадолго оставили одного. От любопытных у него кружилась голова. Более того – от еды его тошнило.

Курительная комната и чисто мужское общество – вот что мне поможет! – решил он. И отправился в курительную комнату. Символически курить.

Чисто мужское общество его удивило.

Кого здесь только не было: разойдясь кучками по углам, шумели и шептались и ученые, и жрецы, и даже писатели. Да, академики – академиками, но на его родине такое разнообразное и деловитое сборище можно было увидеть разве что в хорошем кабаке. Ошеломляло количество верноподданных и патриотически настроенных людей. Он был совершенно не готов увидеть здесь маститого писателя, готовящего одновременно объемный труд о всемирной истории и книгу о великих целях новоявленного жречества.

Здесь был и издатель единственной нынче столичной газеты. Он жаловался на то, что листки печатать немодно, типографии обанкротились, не в силах выполнять государственные заказы, за которые, видите ли, еще надо платить… а воск нынче слишком дешев – и, ведь если его слегка поднять в цене, то среди высокородных будет пользоваться спросом личный выпуск новостей, доставляемый прямо в дома – на бронзовой подложке и точно к сроку!..

О боги! И эти люди вершат дела в империи? Лучше уж эти, как их, пляшущие на улицах старики и безумные люди в разноцветной одежде.

Поставив одну ногу на подлокотник кресла, писатель начал вдохновенно читать, размахивая измятым листком:

«Твоя Родина – Империя, люби её превыше всего и больше в деле, чем на словах!

Враги Империи – твои враги, ненавидь их от всего сердца!

Любой собрат по нации, даже самый бедный – это частица Империи, люби его как самого себя!»

– Правильно! – подхватил толстый виноторговец, супруг ученой дамы. – Под лежачий камень вода не течёт. Только решительными действиями истинный человек может завоевать свои законные права! – и захлопал в ладоши.

– Да! – воскликнул жрец. – Надо крепко верить в будущее – только тогда мы сможем им наконец овладеть! Откуда все беды? От нашей нерешительности, от нашей жертвенности, от разрушения нравственности! От нашего слишком уж терпимого характера!

«Интересно, что он цитирует» – подумал посланник. Где-то он уже слышал этот голос. И эти имена ему называли.

– Но, может быть, все беды от воров? – подколол его Таскат.

Жрец воздел очи горе.

– Это исключено! У нас очень богатая страна. Невозможно столько украсть, чтобы развалить всю нравственность. Да, чиновники берут взятки, но виноваты не они. Все беды знаете от чего? От мужеложства! От политиков и от мужеложцев!

– То есть как? – поперхнулся Таскат. Его бедная голова никак не могла связать одно с другим. О чем это? Он говорит о жертвенности в любви – или о влиятельных любовниках политиков? А чем плохо? Но, насколько он знал, здесь это совсем не было популярно: тем более, как он понимал, если положение не военное и рядом есть женщины, незачем постоянно утешаться друг с другом… Так никто и не заставляет. Ну, и не все ли равно?