Игорь Соколов - Мое волшебное чудовище

Да, только бы выжить, – шепнула она.

Я ее почти не видел, только одно мутное изображение какой-то темной массы сливавшейся с толстыми изломанными линиями вместо стволов деревьев.

О Боже, помоги, – заплакала Клара, и я увидел, как у нее изо рта пошла кровь.

Ласточка моя, птичка моя! – заплакал я и поцеловал ее, ощутив солоноватый вкус крови.

Ужасные рези в животе мешали мне говорить, весь мир продолжал искривляться и расплываться в моих глазах, а голова моя страшно гудела.

Ты не должна умирать, – шептал я, придерживая ее поникнувшую головку рукой, а кровь все лилась у нее крошечными капельками изо рта и лилась. Было ясно, что Клара отравилась больше меня, и надо было что-то делать!

Ты должна жить! Ты должна есть крапиву! – вдруг осенило меня, и я стал тут же лихорадочно рвать небольшие веточки крапивы.

Крапива обжигала мои руки, листья ее тоже расплывались– искривлялись в моих глазах, и только на ощупь, на привычное обжигание и покалывание в пальцах я узнавал, что это она, крапива.

На, кушай! – и я запихнул ей в рот веточку, и сам тоже стал жевать крапиву.

Ой, жжет! – вскрикнула Клара.

А я тебе говорю, жри! – крикнул я. – Хочешь жить, жри и все тут! Другого средства-то нет! А крапива останавливает кровь!

И Клара послушалась меня, со всхлипами и мучительными стонами она стала жевать крапиву, как и я. Крапива обжигала все нёбо, десны, язык, но мы продолжали ее жевать, обняв друг друга, чтобы задушить ласковыми прикосновениями жуткую боль, которая пронизывала весь желудок и пищевод, и будто бомба взрывалась где-то в голове, в самой ее макушке.

Мне холодно, мне больно и я хочу пить, – шептала Клара и вздрагивала в моих руках от озноба.

Все будет хорошо, – шептал я и все крепче прижимал ее к себе, – надо только в это поверить!

А если я не могу, – громко всхлипнула Клара.

Но кровь-то уже перестала течь у тебя изо рта! – убеждено шептал я и поцеловал ее растрескавшиеся в засохшей крови губы, и вспомнил те самые шероховатые кусочки, неправильно сшитые до самой ее последней операции, и заплакал от жалости к этому существу.

Ты чего?! – удивилась Клара, тихо постанывая в моих теплых объятиях.

Ничего, милая, все хорошо, – успокоил ее я и прижался своей щекой к ее, и озноб уже становился глуше, все тише.

Мы лежали в хвое под высокой елью, как два зверя, и нервно зарывшись друг в друге, тихо вздрагивали, но нам все равно было хорошо. Мы были вдвоем, и может поэтому не боялись умереть вместе.

Цветущий яд только на какое-то мгновенье сразил нас и вылился из наших тел со слюной, кровью и слезами. И теперь эти крошечные остатки смертельного яда смешивались с прожеванной нами крапивой, теряя свое страшное волшебство.

Мир распрямлялся, уже вечерело, и птицы стали осторожно перекликаться между собой, готовясь ко блаженному сну.

Мы, кажется, заслужили эту Божью милость, – прошептала Клара.

Да, любимая, да, – прошептал я, нежно поглаживая ее прохладное тело горячей рукой.

Н-да, ребятки, – тихо рассмеялся в темноте Палыч, – у вас значит, все любовь да морковь!

Палыч! Вы за нами следили что ли?! – огорченно вздохнула Клара.

Да, нет, что вы?! – вздохнул не менее огорченный Палыч. – Просто я решил отойти от ребят ненадолго, цветочки всякие поразглядывать и пособирать, да заблудился! Черт побери!

А я думаю, вы за нами специально шпионили, – недовольно пробормотал я.

Христом Богом клянусь, ребятки, – мы увидели как Палыч в сгущающейся темноте перекрестился и даже как-то смешно поклонился перед нами как перед Божеством.

А мы тут цветочками отравились, – пожаловалась Клара.

И какими? – полюбопытствовал Палыч, усевшись под соседней елкой.

Маленькими такими желтенькими, – сказала Клара, крепко прижимаясь ко мне и нежно покусывая мое ухо, как-будто нарочно пользуясь безукоризненной темнотой.

Вы хоть бы при мне ничего не делали, – неожиданно смущенно прошептал Палыч, – а то неудобно как-то.

А вы нас видите?! – удивилась Клара.

Да я в темноте как кошка все вижу, недаром у меня фамилия Соколов, – похвастался Палыч, – а хотите, я вам свои стихи почитаю, то есть расскажу по памяти?!

Ну, что ж почитайте, – шепнула Клара, стыдливо отодвигаясь от меня.

Вот, сукин сын, подумал я, и какой его черт сюда только принес!

В говне родившись только раз,

Муха прекрасная сейчас,

По небу как журавль летит

И свысока на всех жужжит,

Так вот и мы стремимся в путь,

С земли поднявшись как-нибудь,

По небу хоть во сне летим,

Болтая с Господом самим.

Мы говорим, что шепчет он,

Вползая с воздухом в наш сон,

Он из говна всех нас творит

И тайной вечною жужжит!

Ну и как?! – спросил Палыч, ожидая комплимента.

Совсем даже не плохо, – шепнула Клара, хотя слово «говно» я заменила бы «землей», а то оно как-то портит общее впечатление!

Ну, почему же, слово «говно» вполне приличное слово, – тихо заспорил Палыч.

А по-моему, когда человек слышит слово «говно», его сразу охватывают неприятные впечатления, – заспорила Клара.

Это все предрассудки, – вздохнул Палыч, – «говно», в данном случае, ассоциируется с «низостью», «непристойностью» и в то же время с естественной необходимостью человека облегчиться от мук и страданий.

А по моему, «говно» это неприличное слово! – уже хихикнула Клара.

«Говно» даже не матерное слово, – опять вздохнул Палыч, – просто в этом тексте оно несет определенную смысловую нагрузку, которая…

Вам что?! Делать больше нечего, как только спорить о говне, – вмешался я, и Клара с Палычем весело рассмеялись.

И все-таки, «говно» хорошее слово, – сказал немного подумав Палыч, и теперь уже мы с Кларой смеялись, а Палыч обиженно вздыхал.

Этот по-деревенски неуклюжий мужик-увалень, да к тому же доморощенный поэт, мне нравился тем, что его легко, оказывается, можно было обидеть, получив в ответ многозначительные вздохи уязвленного авторского самолюбия.

Говно обескураживает читателя и уже поэтому мне оно нравится, – задумчиво прошептал Палыч, зашуршав под елкой.

А я думаю, что «говно» очень возвышает вашу поэзию, – засмеялась Клара, прижимаясь ко мне, и я поддержал ее громким хохотом.

Говно, говно, сами вы все говно, – обиделся Палыч и, повернувшись на другой бок мгновенно уснул.

Его громкий храп так развеселил нас с Кларой, что мы еще больше захохотали, и потом долго никак не могли уснуть.

Ночь была уже теплой и не надо было разводить никакого костра.

Пользуясь крепким сном Палыча, мы с Кларой опять соединились… Безумное волшебство ласк и прикосновений, и тепло весенней ночи заставили нас позабыть о недавнем отравлении, и о голоде, и даже о говне, возвышающем духовное творение Игоря Павловича.