Игорь Соколов - Двоеженец

Понятное дело, что этим извращенцам и сионистам намного приятнее пачкать нашу мораль с помощью противоестественного удовлетворения своих сексуальных аппетитов, для чего они каждый день перед миром домом сношаются с утра до вечера, позабыв про все и даже про своих несчастных детей, которые тоже не могут быть нормальными из-за таких чокнутых родителей, как, впрочем, и из-за своего вредного происхождения!

А потом, как можно растить в такой аморальной обстановке будущих граждан нашего могучего и великого государства, если они уже заранее все извращают и унижают своим недостойным и даже уголовно наказуемым поведением! Каждый день я наблюдаю и вижу все их бесстыдство, каждый день, да что там день, им и дня мало, они и ночью вытаскивают из своей черной души двойной язык и лукавят с детишками-то, как их же прародительница Ева со змеем лукавила, лукавила с бедным-то, Адамом-то, а тот ничего в ее дьявольских сетях уже не мог поделать!

Поэтому уже сейчас я предлагаю их всех арестовать и немедленно заковать в чугунные цепи, и в назидание потомкам сослать в далекую, холодную Сибирь!

Стар я уже становлюсь, слабею и глазами, и ногами, поэтому и наблюдать за ними нет уже никаких сил!

Все подробно описываю вам, каждый божий день, а результатов все равно никаких! Так кто лучше, спрашиваю я вас, я – больной и никому ненужный старик или этот извращенец с двумя молодыми женами, да к тому же еврейского происхождения!

Вот раньше-то, в наши годы действительно была хоть какая-то, но мораль, а нынче почти все страдают от вседозволенности и безвластия в этой спятившей давно с ума стране! Низкие духом, но богатые телом да еще деньгами евреи уже совсем опутали нашу бедную страну своими невидимыми сетями, своим продажным чужеродным сексом!

А что делать нам, бедным, сирым, слабым?! Только посылать свои жалобы наверх и страдать от собственной трусости и слабости?! И от трусости никчемных властей, таких же чужих и продажных?!

Ради всего Святого, умоляю избавить меня от соседства с этим евреем и просто двоеженцем, извращенцем до мозга костей! Я-то уж точно знаю, что он хочет, на что он рассчитывает, на сионистскую помощь извне, но вот ведь какая хреновая штука, если он получит эту самую сионистскую помощь, то будет уже поздно!

Тогда уже он успеет жениться на множестве женщин нашего опозоренного и без того государства, вот коварство-то, и тогда уже всем нам хана! И тогда уже все мои дорогие прокуроры и благодетели, не удивляйтесь, что и ваши дочки, а может, и жены клюнут на эту его сексуализацию полигамного сионизма, что будет окончательной карой для всех дорогих россиян!»

Дальше я читать уже не мог, я одновременно смеялся и плакал. Мне было смешно и грустно, и я очень жалел этого несчастного одинокого и сумасшедшего пенсионера, который почти год следил за моей семьей, а еще полгода сходил с ума и писал эти бессмысленные писульки, которые потом аккуратно распечатывал и прочитывал в своих корыстных целях Эпименид.

Эпименид пришел только ближе к ночи, мы уже заблаговременно увели нашего Асмодея в сад, за дом, чтобы он не напугал его, хотя этого человека вряд ли что могло напугать, настолько жадность и коварство надежно упрочились в нем, что даже вид его омерзительно хохочущей рожи вызывал во мне тотчас же рвотный рефлекс!

Матильда с Марией провели его в мой кабинет, и все втроем мы с ненавистью и презрением глядели на него, как, впрочем, и он на нас.

– Ну, где деньги, – улыбнулся он, и я ему тут же без слов отдал пакет с деньгами, которые он стал вслух пересчитывать и при этом слюнявить по своей профессиональной привычке палец.

«Подлец, – подумал я тогда, – ну, что с ним поделаешь, ну, есть такие подлецы, и живут они среди нас припеваючи, и пользуются только шантажом, ибо ничего другого в их мозгах не возникает».

Он ушел очень быстро трясучей походкой, по его лицу было видно, как ему трудно поверить в свое подлое счастье и как он нас всех боится. После его ухода у нас у всех осталось тяжелое чувство, что это еще не конец.

Три дня прошли в напряженном ожидании, даже наши дети, почувствовав это, загрустили, да и мы как-то мало с ними разговаривали и уж тем более не играли. Ровно через три дня он опять пришел с новой папкой, в которой были другие письма Финкельсона с нашими фотографиями.

На этот раз он вел себя более нагло. Куда девались все его манеры! Говорил он с нами так развязано, как будто имел дело с какими-то грязными развратниками, и хотя вслух он этого не произносил, но по его глазам и скверной ухмылке можно было прочитать все его мысли. Потребовал он с нас уже в два раза больше.

Теперь весь разговор происходил в присутствии Марии и Матильды, и я еле сдержался, чтобы снова не ударить его.

Мои жены, заметив, как играют скулы на моем лице, поспешили обнять меня с двух сторон, и уже с ним разговаривала одна Матильда, я говорить с этим мерзавцем не мог, у меня из правого глаза даже выкатилась предательская слеза, слеза слабости и отчаяния.

Дело, конечно, было не в деньгах, а в том позоре, который ты испытываешь, общаясь с этим грязным цуциком 18.

Матильда отдала ему деньги сразу, хотя Мария попыталась воспротивиться, и я впервые за все время испытал настоящую тревогу за нас, даже мои милые жены уже в панике ссорились между собой.

По глазам Марии было также легко прочесть ее желание убийства, я и сам хотел его убить, но мораль, та самая мораль, которую я впитал с детства от родителей, связывала меня по рукам. Пусть когда-то я и замочил Инопланетянина, но тогда я имел дело с маньяком-убийцей, в этом же случае перед нами был просто мелкий, хотя и наглый, мошенник.

Однако пока я все это обдумывал и переживал, он уже ушел, дети заблаговременно были отправлены на прогулку в сад и ничего не слышали.

Может, именно это, а еще тот позор, который по-своему пережили Мария с Матильдой вместе с унижением, вдруг заставили их так неожиданно вцепиться друг в друга. С какими-то безумными криками и рыданием они стали срывать все зло друг на друге вместо того, чтобы объединиться между собой против этого жалкого и тщедушного врага, который застал нас врасплох и воспользовался этим.

– Стойте! – крикнул я им и стал их разнимать. Для меня это было очень тяжелой работой, ибо они вцепились друг в друга, как клещи, и когда я тащил на себя одну из них, то делал больно другой, слишком огромная любовь была между нами. Но как легко она превращалась в пугающую ненависть из-за какого-то…

Нет, себя главное вовремя остановить, и я остановил и себя, и Матильду с Марией, которые потом, плача и целуя друг друга, с жалостью стали обмазывать зеленкой, и меня в том числе, пострадавшего от их великолепных ногтей! Теперь наше напряженное ожидание растянулось на две недели. Мы почти уже стали приходить в себя и забывать случившееся, как опять поздно вечером, оглушенный лаем нашего Асмодея, на пороге возник наглый и все так же беспечно улыбающийся Эпименид. Как мы успели заметить, он подъехал к нашему дому на джипе, одетый в черный кожаный костюм и с оранжевыми тоненькими очками, даже волосы его были перекрашены в какой-то странный фиолетовый цвет, словно он уже успел поменять за это время свой пол.