Игорь Соколов - Человек из грязи, нежности и света

Он пытался еще несколько раз позвонить Леве, но всякий раз слышал хохот Сони, полный сарказма и презрения.

Может, поэтому бедный дядя Абрам стал находить удовольствие в еде. После того, как дядя Абрам очутился на экране, он вообще отказался от употребления спиртных напитков. Больше всего его поразило то, что когда он выбегал из сауны со своей поврежденной задницей, его засняли совершенно голым и крупным планом, и все это показали по телевидению.

Правда, самую интимную часть тела заретушировали небольшим черным квадратиком.

– Вот тебе и квадратный трехчлен! – смеялась Рита, когда его показывали по телевидению.

– Лучше повеситься, – шмыгнув носом, простонал дядя Абрам. «И зачем я только с ней связался», – думал он, хотя от мыслей только пухла голова.

Когда его выписывали из больницы, продюсер того самого телеканала, который снимал про них передачу, подарил им шестикомнатную квартиру в Москве, в одном из самых престижных районов.

Дядя Абрам въехал в нее с огромной радостью. Бедный, он еще совсем не подозревал, что вся квартира напичкана скрытыми видеокамерами, и что их жизнь как реалити-шоу все еще продолжается.

Продюсер подписал контракт с Ритой на продление съемки, за что собственно говоря, они и получили эту чудненькую квартирку.

Рита сама очень просила продюсера не посвящать дядю Абрама в их дела.

– Иначе он совсем свихнется, – говорила она.

– Да уж, надо думать, – согласился с нею продюсер.

Сам он в это время по монитору наблюдал недавно сделанные записи, как дядя Абрам объедается бутербродами в больничном буфете, а затем со скоростью метеора возвращается в больничную палату, и там целиком съедает весь обед, в потом зовет медсестру и требует добавки; а съев добавку, снова бежит в буфет.

Последнее время с Эскиным творилось что-то невообразимое.

Сначала он увидел на одном из центральных каналов своего пропавшего отца, объясняющегося в любви какой-то намалеванной вульгарной девице с кривым носом.

Конечно, самого отца он не видел, но он прекрасно слышал его голос, видел его руку, высовывающуюся из-под двери с золотым перстнем, со змеей глотающей свой хвост на безымянном пальце, а потом он уже увидел титры с его именем и фамилией внизу – бегущей строкой.

Сидевшая рядом Соня то ли смеялась, то ли плакала. Девица, которой отец признавался в любви, постоянно двигала замок-молнию на своей блузке, открывая глазам зрителей свои обнаженные плоские груди с какими-то странными татуировками, с изображение цифры 333 на левой груди и бабочки на правой.

Из уст телеведущего Эскин узнал, что его отец пытается установить мировой рекорд по продолжительности объяснения в любви своей любимой девушке, на которой он собирается жениться, чтобы попасть в книгу рекордов Гиннеса, причем данное объяснение снимается в режиме реального времени, то есть его отец попал в реалити-шоу.

Потом Эскину позвонила мать и спросила, видел ли он, как отец опозорил их семью, а когда Эскин сказал, что видел, тут же заявила, что она завтра же выходит замуж за своего ученика, потому что она его выпустила в этом году, и потому, что он влюблен в нее, как она узнала, с первого класса.

Попытка Эскина уговорить мать не совершать такой глупости не удалась.

Как объяснила мать Эскину, родители ее ученика оказались очень прогрессивными людьми, а поэтому с пониманием отнеслись к их решению вступить в брак, а чтобы не терять время, свадьбу они решили сыграть пока без росписи.

Мать еще что-то долго говорила по телефону, но Эскин ее не слышал, он был просто оглушен творящимися безобразиями.

– Ну, у тебя и предки! – усмехнулась Соня, с жалостью поглядывая на Эскина.

В тот же самый вечер, когда Эскин пытался снять стресс путем распития с Соней бутылки французского коньяка, ему позвонили из детективного агентства, с которым он заключил контракт на розыск отца, и сообщили о том, что они нашли его в гостиничном комплексе «Лужники», и чтобы он, Эскин срочно к ним приехал и расплатился за работу, оговоренную контрактом.

Тогда Эскин заспорил с ними, утверждая, что они, как и он сам, видели отца в одно и то же время по телевизору, отчего сама необходимость его розыска отпала.

В ответ они назвали Эскина каким-то нехорошим словом и пообещали ему кучу неприятностей.

От таких пожеланий у Эскина пробежал мороз по коже, и поэтому они с Соней продолжили свое тоскливое празднество по случаю его увеличивающегося стресса.

Однако, через каких-то пять минут, после разговора с сотрудником детективного агентства, Эскину позвонил Зэбка и вкрадчивым шепотом сообщил, что мужу его жены каким-то неведомым для науки образом, удалось сбежать из их психиатрического заведения.

Когда Эскин случайно озвучил речь Зэбки, Соня немым укором припечатала Эскина к стенке.

– Да, это речь о Глебе, – попытался оправдаться он.

– Ты просто лживая скотина! – обиделась Соня и больше с ним не разговаривала, а сама убежала рыдать в соседнюю комнату. Эскин в отчаянье пил коньяк лошадиными дозами, пока ему не позвонил Иван Иванович Секин.

– Должен сообщить тебе неприятную новость, – сказал он.

– Валяй! – напряженно вглядываясь в мрачное небо, заполненное до отказа тучами, вздохнул Эскин.

– Тебя отчислили из Академии, дружище! Так что жди теперь повестки из военкомата! Призыв уже начался!

Эскин выронил телефон и расплакался. Ему показалось, что весь мир сговорился против него и теперь эта куча неприятностей будет расти как снежный ком.

– К черту! К черту все! – заговорил сам с собой Эскин. – К черту людей! К черту весь мир!

Он мгновенным рывком открыл дверь спальни и быстро раздел, все еще плачущую Соню, а затем с невероятным удовольствием погрузил в нее свой уд.

Соня вначале плакала, а потом вся затряслась и задышала, остервенело вгрызаясь в тело Эскина!

Она уже, как и сам Эскин, была вся во власти безумных ощущений.

– Милый, как же ты все это хорошо сделал, – обняла его Соня.

Прошел уже час, а уд Эскина продолжал оставаться в Соне.

Он нежно пульсировал, как и ее лоно, вызывая волну новых приятных ощущений. Эскин желал ее еще и еще.

Он как будто хотел полностью зарыться в нее, чтобы не чувствовать проклятий этого непредсказуемого мира.

– Эскин, я тебя люблю! – призналась Соня.

– Я тоже, дорогая, – расплакался Эскин, – если бы не ты, то я бы давно уже повесился!

– Ну, прям-таки и повесился, – усмехнулась Соня, – так я тебе и поверила!

– Да, повесился, – заорал Эскин и опять с той же безумной яростью стал шевелить своим удом ее притихшее лоно.

– Ты просто зверь, Эскин, – простонала Соня, кусая его за ухо.