Игорь Соколов - Человек из грязи, нежности и света

Отсюда «тайна стягиваний», так называются в Каббале эти самоограничения и самоопределения Абсолютного, дающие в нем место всем мирам.

Эти самоограничения не изменяют Неизреченного в нем самом, но дают ему возможность проявляться. Первоначальное основание для этого проявления есть то пустое место, которое образуется внутри Абсолютного от его самоограничения или стягивания.

Благодаря этой пустоте, бесконечный свет Ен-софа получает возможность лучеиспускания – эманации, а сам свет не есть чувственный, а умопостигаемый, отчего его лучи приобретают – создают первоначальную форму бытия – это «тридцать два пути премудрости», именно 10 цифр или сфер и 22 буквы еврейского алфавита, из которой каждой соответствует свое имя Бога.

Продюсер, если знает Каббалу, захотел уподобиться если не Божеству, то вечному Абсолютному, чтобы найти внутри себя бесконечный свет Ен-софа.

Однако все его стягивания и ограничения направлены не на себя, а на них, отчего он блуждает во тьме как слепец, не имеющий собственной сущности и никак не могущий ее в себе найти.

Дед дяди Абрама – Иосиф был цадиком и мог любого еврея привести в чувство радостного волнения. Уж он бы, наверное, смог спасти грешную душу продюсера и стать посредником между ним и Богом!

Еще дяде Абраму подумалось, что он в отличие от деда Иосифа человек уже совсем другой эпохи, в которой любой смертный будет постоянно заблуждаться как относительно других, так и себя!

Это раньше для хасида брак был таинством, светом, дыханием и «любовью к семени своему», а сейчас даже из хасидов истинных не осталось.

Продюсер вызывал в нем сочувствие.

Дядя Абрам жалел его, хотя и чувствовал изуверскую попытку этого существа превратить их в послушных животных, а самому превратиться в Абсолютное, чтобы управлять их чувствами и проявляться в их сознании безумными страстями.

Они уже были лишены дневного света, ощущения хоть какого-то живого пространства за окном, а поэтому заснули по привычке, даже не осознавая что это, день или ночь.

Когда они проснулись, они неосознанно зашли в комнату с бассейном и увидели, что он опять заполнен водой, а у края опять плавает надувная резиновая лодка с веслами.

– Он хочет, чтобы мы шли дальше, – сказал дядя Абрам.

– А я говорю, что мы должны оставаться здесь! – крикнула Рита.

– Но было бы интересно увидеть, что там дальше, – вздохнул дядя Абрам.

– Замолчи! – попросила Рита, ее зубы стучали не от страха, а от холода.

В зале становилось все холоднее, как будто продюсер этим искусственным холодом подталкивал их идти дальше по этим комнатам как по лабиринтам своего больного сознания. Они молча выпили вино и поели фруктов.

Огонь горящий в камине был искусственным и поэтому не выделял никакого тепла. Возможно, он тоже был голографическим изображением.

Запах собственного дерьма, искусственный огонь, как и само освещение, нарастающий холод, абсолютно все звало их туда, в неведомый мир, созданный руками и воображением больного продюсера.

– Я бы все-таки пошел, – нарушил молчание дядя Абрам.

– Ну, что ж, поплыли, – согласилась Рита. Они выплыли на лодке на середину бассейна, когда вдруг погас свет, и они погрузились в полный мрак.

– Гаденыш, б*я! – жалобно всхлипнула Рита, пытаясь прижаться к дяде Абраму.

– Подожди! – остановил ее рыдания дядя Абрам. – Может эта тьма наступила и не по его воле. В любых городах бывают перебои с электричеством! Рита перестала плакать.

– Расскажи тогда что-нибудь! – попросила она.

И тогда дядя Абрам рассказал ей библейскую историю Лота, о том, как две дочери соблазнили своего отца Лота, чтобы восстановить племя, и как от них пошли две ветви еврейского народа – моавитяне – от сына Моава, которого родила старшая дочь и аммонитяне, от сына Бен-Амми, которого родила младшая дочь.

Рассказ дяди Абрама очень потряс Риту.

Даже не взирая на окружающую их темноту, она весьма громко проявляла свое удивление, перемешанное изрядной долей сомнения.

– Ну, как так можно напоить мужика вином, чтобы он не знал и не чувствовал, кого трахает!

– Это библейская история! – вздохнул дядя Абрам. – Она донесена до нас веками и тысячелетиями!

– Ну и хреновину же ты городишь! – засмеялась она. – Наверняка у них все было по согласию, просто, чтобы облагородить образ своего отца, они сделали вид, что сами его соблазнили!

– А вы что скажете?! – обратился к невидимому продюсеру дядя Абрам.

– Ничего я вам не скажу! – почему-то с обидой в голосе ответил продюсер.

– Эй, ты, бл*дь теле-шоу, включай свет! – крикнула Рита.

И тут же включился свет, хотя вслед за этим продюсер сердито сказал: А что нельзя было сказать, чтоб вышло как-нибудь поприличнее!

– С тобой по-другому нельзя, заштатная морда! – огрызнулась Рита, и вспыхнул свет.

– Гляди-ка, а у него тоже нервишки шалят! – рассмеялся дядя Абрам.

После его слов опять включился свет, и дядя Абрам с Ритой с молчаливой улыбкой поглядели друг другу в глаза.

Как бы не пытался продюсер обрядить их в животное обличие, сквозь него все равно проглядывало человеческое лицо.

В каком-то странном полузабытьи Эскин обладает Лулу, и даже не чувствует рядом присутствия Ивана Ивановича Секина. Лулу крепко обнимает Эскина и упрямо вводит его туда, в свое лоно, к своей одинокой душе.

Неожиданно Эскин чувствует огромное возбуждение, как будто сатанинский огонь заполняет все его нутро и через чресла выходит наружу.

Легкой нежной рукой Лулу обвивает его шею, и ее губы волшебным цветком соединяются с губами Эскина, и он пьет их небесный сок, их волшебный нектар совокупляющегося бессмертия.

В это мгновенье Эскин как будто просто исчезает, превращаясь вместе с Лулу, в головокружительный сон…

Лулу стонет, и Секин просыпается.

Его голова, лежащая на столе, на тарелке между двух соленых огурцов, видит в сумраке на полу две шевелящиеся фигуры, и он понимает, что это Эскин и Лулу, что они соединяются, несмотря на его полусонное присутствие.

Потом он слышит чьи-то шаги и, повернув голову в другую сторону, видит одним глазом через наполовину раскрытую дверь как красивая голая женщина входит в ванную.

По телу Секина пробегает что-то похожее на ток.

Голая женщина удивительно красива, и в то же время она совершенно лысая и бородатая, отчего весь вид ее являет какой-то мучительный атавизм.

Он тихо встает и так же тихо входит в ванную. Лысая бородачка смотрит на него и хочет что-то сказать, но Секин прикладывает палец к губам и закрывает дверь ванной на щеколду, а потом молча раздевается.

Через мгновение она с улыбкой поворачивается к нему спиной и склоняется над ванной. Секин входит в нее и мгновенно как кролик изливает в нее свое семя.