Игорь Соколов - Человек из грязи, нежности и света

Дядя Абрам стал решительно подниматься, держась руками за лианы, как за крепкие канаты.

Через минуту мимо него пробежала по верхушкам деревьев стайка лемуров.

Еще через несколько минут он остановился как вкопанный, увидев большую, с узорчатым рисунком на спине, змею, чья голова с раскрытой пастью страшно шипела, приближаясь к его лицу.

Что-то шевельнулось в нем, то ли страх, то ли какое-то мучительное воспоминание детства, и он двумя руками схватил змею за шею, и невероятным усилием воли оторвал ее голову от скользкого туловища, уже успевшего обвить его тело несколько раз, и отбросил вниз.

Голова с гулким шумом покатилась по каменистым выступам между деревьев, а он продолжал свой подъем.

Жара становилась нестерпимой, и он несколько раз обтирал свое лицо рубашкой, которую снял с себя и теперь пользовался ей как полотенцем. Этой же рубашкой он вытер свои руки и плечи от змеиной крови.

Еще через каких-то полчаса он увидел бурный ручей, льющийся с вершины горы, и сначала умыл себя, а потом попил воды.

Тут же у ручья на большом розовом камне он увидел черную бабочку продюсера и, подняв ее с брезгливой гримасой, бросил в траву.

Он чувствовал, что идет по верному следу, что еще больше удивляло его.

Повторялась одна и та же мысль, что все это уже было.

Мысль хотя и была оптимистичной, но все же обескураживала своим странным мировосприятием.

Дядя Абрам бросил у ручья свою рубашку, чтобы было легче подниматься наверх.

В этом месте склон горы был более крут, и иногда ему приходилось подтягиваться на руках, все так же держась руками за надежные лианы.

Подъем становился все тяжелее, а он уже задыхался, вытирая лицо потными, грязными руками.

Иногда он не выдерживал и громко матерился, тем самым, облегчая свою душу.

С берега гора казалась совсем маленькой, но на самом деле этот вид был обманчивым.

Ноги уже наливались свинцом и еле отрывались от земли. К тому же, за время долгого сиденья взаперти вместе с Ритой, он совсем мало двигался, отчего теперь чувствовал себя совершенно не приспособленным к такому тяжелому подъему.

– Ах, мать твою так! – ругался он, и в нем сразу же появлялось седьмое дыхание, и он с новым порывом устремлялся ввысь, туда, где вершина горы будто срасталась с небом. Вскоре его облепила стайка кровожадных москитов и все его тело стало ужасно зудеть

.Дядя Абрам даже немного всплакнул, пытаясь отбиться от ненасытных насекомых, а потом, скрежеща зубами, все же продолжил свой изнурительный подъем.

Жара, москиты, постоянное напряжение и пот, застилающий глаза, абсолютно все, выводило его из себя, и дядя Абрам матерился, матерился громко, иногда нежно-акапельно нараспев.

Временами ему казалось, что он первобытный человек затерявшийся в чаще девственного леса, и тогда он вместо обыкновенного мата издавал протяжный рев, более всего похожий на звериный, и с удивлением прислушивался к нему как к незнакомой и причудливой песне дикарей, на какой-то миг ставшей для него родной и знакомой.

– У-У-А! – ревел дядя Абрам и поднимался все выше, уже с оплывшими от укусов насекомых глазами.

Его зрительное восприятие как будто отказывалось ему подчиняться, очертания деревьев, лиан и корней с камнями расплывались в какую-то разноцветную мозаику, в которой бедное сознание дяди Абрама едва угадывало свой путь.

Иногда он спотыкался о корни деревьев или камни, которые не успевал разглядеть, и падал, больно ранясь об острые выступы скал.

Когда до вершины оставалось совсем немного, он ощутил сзади в спине ужасную боль, а когда оглянулся, то увидел быстро уползающую в чащу леса серую змею с черными точками на спине, и, упав на колени, стал с плачем молиться Богу.

– Не оставь меня, Всемогущий и Премудрый, – рыдал он до тех пор, пока боль в спине не утихла, но теперь после укуса его торс и руки стали как ватными, а тело стала бить ужасная лихорадка.

Дядя Абрам стучал зубами как волк от мороза. От такого сильного стука у него совсем раскрошился один задний зуб сверху. Однако потом он очень сильно сжал свое лицо, руками, и несколько раз ударившись лбом о дерево, продолжил свой подъем на вершину.

Как только он ее достиг, он сразу увидел небольшую ровную лужайку с белым миниатюрным вертолетом, в котором сидел улыбающийся и махающий ему руками продюсер.

Дядя Абрам кинулся к вертолету, но его мотор тут же заревел и вертолет поднялся на несколько метров над ним, причем и продюсер, и дядя Абрам очень хорошо видели друг друга.

– Ну, что, смотришь, сука, получаешь удовольствие от наших мучений?! – спросил его дядя Абрам пересохшими от нестерпимого зноя губами.

– Абрам! Я тебе даю шанс, – неожиданно крикнул продюсер, – я тебе спущу лестницу и верну тебя твоему сыну, твоей жене, вообще в цивилизацию, если только ты согласишься оставить здесь свою Риту?!

– Что?! – обезумел от гнева дядя Абрам.

За одно мгновенье перед ним пробежало множество лиц родных, друзей и знакомых, он даже видел не только своего сына и жену, но и своих умерших родителей, он увидел себя еще ребенком бегущего за гусями по лугу, увидел яркую осень в багряных деревьях, церковь на холме и заплакал, уже навсегда расставаясь со своей прошлой жизнью.

– Нет, – заорал он сквозь слезы, – ни за что!

Его любовь к Маргарите, ждущей от него ребенка, оказалась сильнее всех родных, и даже всей цивилизации! Да, ему было больно навсегда прощаться со своим сыном, хотя бы, потому что дороже для него была одна Рита, Рита – Маргарита, а еще его другое «я», его будущее дитя.

– Как хочешь?! – вздохнул продюсер. – Я уже улетаю навсегда!

– За что ты нас так?! – спросил дядя Абрам, но продюсер не ответил. Рев мотора вертолета заглушил их слова и поэтому весь их разговор состоял из одних криков.

– Что ты хочешь?! – спросил его продюсер.

– Чтоб ты нас вернул назад! – крикнул дядя Абрам.

– Это уже не получится! – усмехнулся продюсер. – Ты уже сделал свой выбор между цивилизацией и любовью!

– А я и не отказываюсь от него! – вздохнул со слезами на глазах дядя Абрам. – Если можешь, передай хотя бы сыну, что я жив и живу на необитаемом острове!

– Хорошо! – согласился продюсер, и дружелюбно взмахнув ему на прощанье рукой, быстро взлетел на своем вертолете высоко в небо.

Дядя Абрам еще долго вглядывался в исчезающую из его глаз точку и уже ни о чем не думал.

Почему-то в этот миг он почувствовал странное облегчение, словно кто-то его навек освободил от тяжкой ноши нести на себе весь крест за человечество которое все равно никогда не будет ему за это благодарно.

Единственно, о чем он больше всего жалел, это о том, что больше никогда не увидит своего сына – Леву, хоть и приемного, а все равно своего – родного.