Вацлав Михальский - Семнадцать левых сапог. Том второй

– Давайте, Татьяна Сергеевна, лучше будем шить у меня дома, – предложила я, негодуя на тебя и жалея Татьяну Сергеевну.

– Нет, Лиза, хватит, я с Алешей мудрила, чтобы угодить этому человеку. На маленького это не распространится, даю вам слово. Не нравится – пусть не смотрит, и малыша не будем приучать звать его дедом. Какой он дед – просто Николай Артемович! Да, солоно он мне достался, Лиза! Если б вы только знали!

Первый и последний раз я слышала жалобы Татьяны Сергеевны. Она была скрытной, честолюбивой женщиной, но подошла такая минута, когда, желая обидеть меня, ты сильно обидел ее.

Вы заперлись в своем кабинете и не пожелали обедать, хотя и были голодны.

– Что ж, пусть будет так, – сказала Татьяна Сергеевна. – А мы, Лиза, давайте пообедаем.

И мы сели обедать. Она ела через силу. Чтобы поддержать ее, я тоже принялась за еду. После обеда мы опять стали шить. Чтобы отомстить тебе, я громко смеялась и напевала, громко восторгалась чепчиком, который она шила. Татьяна Сергеевна все-таки не выдержала и снова постучала к тебе в кабинет с вопросом:

– Подогреть обед?

Ты не ответил.

– Отложим шитье до завтра, – сказала Татьяна Сергеевна, ласково поцеловав меня в голову. Видно, она не могла больше ничего делать, зная, что ты голодный, и не уговорив тебя, не помирившись с тобой. При мне ей не хотелось перед тобой унижаться.

– Идемте, Татьяна Сергеевна, в кино, – предложила я, – назло идемте в кино.

– Что ты, Лиза, у меня и так много работы, и он голодный. Как я могу уйти из дому, он тут всю посуду перебьет, – и сразу поправилась, испугавшись, что уже слишком она сегодня разоткровенничалась: – Это я шучу, а то ты и вправду подумаешь…

– Какие уж тут шутки! – вмешалась Кузьминична (ваша новая домработница). – Какие там шутки! Давеча, когда вы Лизу с госпиталя привезли, все столы в доме переворачивал, как скаженный, потом заперся в своей берлоге и три дня там просидел, никого к себе не пуская. Вот какой профессор у нас нервенный.

Татьяна Сергеевна, как девочка, смешалась.

– Это я, Лиза, на два дня с вами тогда задержалась, вот он и неистовствовал, – пролепетала она.

– Да, как приехали, он-то вам обрадовался, – дополняла словоохотливая Кузьминична, – а вот на другой день как сказився… Уж он лютовал, лютовал! Что вы там ему насказали, не знаю, но вылитый зверь сделался, зверюка истинный. Лиходей, чистый лиходей! Сергеевна все скрывает, все скрывает; как кто придет, все улыбается да ученые разговоры заводят. Люди думают – не семья, а рай. Господи, а я отродясь такую выварку не видала: все ему не так, все не этак. До чего дошел: с Сергеевной за один стол обедать не садится, а чтобы ему в кабинете за письменный стол подавали. А при тебе или при людях ручки Сергеевне целует, разговоры разговаривает. Тьфу, господи! Давно бы отсюда ноги унесла, если бы не хозяйка.

Татьяна Сергеевна почему-то не одернула Кузьминичну, не заставила ее замолчать. Она сидела, вся согнувшись, прижав к губам распашонку. А я, проклятая, жалея ее, честное слово, искренне жалея ее, ликовала! Так вот оно что! Твое равнодушие, оказывается, маска. Ты страдаешь, ты мучаешься!

Я шла по улице, спешила на дежурство, и вдруг тихонько что-то застучало во мне. Я остановилась, прислушалась, но все молчало, даже сердце, казалось, не билось. Я пошла дальше и, уже когда открывала дверь в госпиталь, услышала опять в себе это нежное, трепетное биение, биение новой жизни. Всю ночь в госпитале, как первую весеннюю капель, слушала я себя и улыбалась.

Я была у себя дома. Неожиданно раздались ваши три характерных стука в дверь: раз, два, три!

«Господи, что еще?» Я не обрадовалась вашему приходу. Зачем вы переступили мой порог? Но вы его переступили, и я молча смотрела на вас, ждала. Глаза ваши были устремлены на меня, прежние ваши глаза. Они смотрели мне в душу.

– Лиза, вы меня любите?

– Не надо говорить об этом. От Алеши нет писем. Я жду ребенка. Это же просто невозможно, поймите меня, просто невозможно.

– Я пришел, Лиза, я договорился с доктором Бродским, он вам сделает эту операцию, это несложно. Вам надо учиться. Вы еще так молоды. Всему свое время, Лиза. Сейчас это не ко времени, совершенно. Вы слышите меня?

Знал ли ты, на что поднимаешь руку? Да, знал. Но я не верила, я пыталась себя убедить, что говоришь ты о чем-то другом.

– Подумай: ребенок, когда тебе нет еще двадцати лет. Зачем он? Надо учиться.

Вы сказали, вы назвали главное, вы уже больше не прятались. И тогда, не найдя в ответ ни одного достойного слова, я широко открыла перед вами дверь. Но вас не испугал, а рассмешил мой жест. Да, рассмешил. Вы преспокойно закрыли дверь, еще повернув в ней ключ, и, как ни в чем не бывало, преспокойно уселись на диван, заставив меня сесть рядом. Но как только ты отпустил мою руку, я сейчас же встала.

– Лиза! Чувства, которые вы сейчас испытываете, я понимаю. Но, Лиза, вам надо учиться, а ребенок не позволит. Но это еще не главное. Лиза, не уничтожайте меня своим взглядом – я вам не враг…

Я молчала, я не знала, я вдруг поняла, как беден наш язык. Вас, видно, ободрило мое молчание. Да, я часто замечала, что именно молчание часто рождает подлость. Я молчала, а ты продолжал:

– Лиза, я не хотел говорить, но лучше вы узнаете это от меня, чем из чужих уст. Лиза, Алексей сдался в плен и стал предателем. Я узнал эту ужасную новость недавно, мне сказал об этом мой друг, полковник.

Да, это сказал ты. Ты первым назвал Алешу предателем.

Я не упала в обморок, не сошла с ума, а ведь сходят люди с ума от таких вестей, я даже не заплакала. Я бросилась тебя душить и задушила бы, не оглуши ты меня ударом кулака по голове. Это было мне как спасение… Я потеряла сознание от твоего удара и не помню, как ты ушел… Когда я очнулась, я очень отчетливо ощутила себя в стане врагов. Теперь все, как и ты, могли назвать Алешу предателем. И что я могла? Убивать каждого? Но я даже одного тебя не сумела задушить, раз ты выполз из комнаты. Может быть, и ушел, но мне казалось, что ты должен был именно выползти.

Куда идти? Что сделать, чтобы освободить Алешу от этого страшного клейма? Все, все были враги. Только одна Татьяна Сергеевна поверит, что это неправда, но ей нельзя говорить… Моя мать? Алешины друзья? Они могут сомневаться, они не идут в счет. Значит, я и Татьяна Сергеевна. Но Татьяне Сергеевне говорить нельзя, хватит с меня одной этой муки. Самое главное – увидеть тебя еще раз и заставить скрыть все от Татьяны Сергеевны. Это первое, что нужно было мне сделать неотложно, первое. Пусть Татьяна Сергеевна узнает позже. Отвоевать у проклятой судьбы хоть несколько дней покоя для нее.

Этот разговор между нами был тяжелым и для меня, и для вас, о нем даже вспоминать не хочется… С вас я взяла слово: ни взглядом, ни словом, ни намеком вы не сообщите о случившемся Татьяне Сергеевне. Вы дали слово. Я знала, что вы слово сдержите.