Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том первый. Повести и рассказы

Так оно и было – диплом об окончании музыкального училища по классу хорового дирижирования дали Кириллу Найденову из жалости к его старенькой тете Фисе, по великой просьбе их соседа, бухгалтера музучилища Ивана Васильевича Моргунка. Благодаря Ивану Васильевичу Кирилл не только окончил училище, но и поступил в него. В школе он учился плохо – с двойки на тройку, поэтому, как только окончил восьмилетку, тетя Фиса сразу же стала думать: «Куда отдать пацана?» Посоветовалась с Иваном Васильевичем – самым главным человеком в их дворе на двенадцать хозяев. «Если у него обнаружат слух, отдавай его, Фиса, ко мне в училище, а колы слуха нэмае, отдадим у рыбий техниким Федорчуку. Музыка – дело не пыльное», – решил Иван Васильевич, по своему обыкновению причудливо перемежая русскую речь с украинской. Сам Иван Васильевич хотя и любил песни и обладал довольно красивым голосом, но экзаменовать Кирилла не мог, потому что после контузии был глух на левое ухо полностью, а правым слышал тоже далеко не на все сто процентов, так что в трудные минуты всегда прикладывал к нему ладонь.

До того, чтобы тревожить бухгалтера рыбного техникума Федорчука, дело не дошло. Самый знаменитый в их городе настройщик Оскар Иванович, к которому повел Кирилла Иван Васильевич, обнаружил у мальчика «абсолютный музыкальный слух». На всю жизнь запомнил Кирилл этого малорослого, узкогрудого старичка настройщика в серой, пропахшей канифолью полотняной рубахе, подпоясанной серебряным кавказским пояском, в темно-синих шевиотовых галифе и домашних шлепанцах на босу ногу. Он мучил Кирилла минут сорок кряду с совершенно бесстрастным лицом, а потом вдруг вскочил из-за своего концертного «Бехштейна», выпучил и без того огромные черные глаза, ухватился обеими руками за свою седую голову и визгливо закричал: «Это ж черт-те што и сбоку бантик! Это ж Бетховен будущий!»

Но, увы, на первых порах музыкальной карьеры Кирилла пророчество Оскара Ивановича провалилось с треском. В училище он занимался безо всякой охоты, как и в школе, так и полз с двойки на тройку, то и дело сбегал с уроков, к тому же благодаря детскому правдолюбию и простоте испортил отношения с несколькими педагогами, нагло заявив им, что они «не слышат». Словом, в училище у него сложилась репутация хотя и одаренного, но совершенно безнадежного ученика.

«Ах, Кирюша, ах, сынок, что же это так случилось, что лень вперед тебя родилась!» – горевала тетя Фиса.

Перелом наступил неожиданно, на третьем курсе. Наверное, его ускорила любовь к соседской девочке Тане, той самой, которую еще полгода назад он почти не замечал. И вместе с первой любовью вдруг открылась его душа для музыки, именно открылась, распахнулась, как весною распахивались настежь запечатанные на зиму окошки глинобитных мазанок в их дворе на двенадцать хозяев. Нет, в училище все оставалось по-прежнему, даже стало еще хуже: он не утруждал себя выполнением домашних заданий, грубил педагогам, по малейшему поводу лез в драку со сверстниками, в его остротах заметно прибавилось яду, и весь он стал похож на змееныша, каждую секунду готового к самозащите. А между тем, втайне от всех, душа его наполнялась день ото дня все больше и больше той невнятной тоскою по вечной красоте и вечной жизни, той безысходной болью, без которых не бывает даже маленького таланта, и, как ручейки под коркой весеннего снега, уже пробивались в его душе первые мелодии.

Тогда же он сделал первые попытки сочинять и записывать сочиненное. Записывать без инструмента по памяти было для него еще тяжело, заниматься этим в училище он не мог, потому что вместе с желанием сочинять музыку проснулись в его душе нестерпимый, жгучий стыд и страх, что вдруг кто-нибудь обнаружит его тайну. Раньше он равнодушно проходил мимо портретов великих композиторов, развешанных в коридорах училища, а теперь не поднимал на них глаз, как будто боялся выдать себя взглядом. Нет, о том, чтобы заниматься этим в училище, и речи быть не могло. К счастью, в спортивном зале новой школы, построенной неподалеку от его дома, было пианино; к счастью, ночным сторожем в этой школе работала старушка из их двора Потаповна; узнав, что для подготовки к экзаменам ему необходим «инструмент», она подумала немножко и согласилась: «А чего ж, раз надо – играй, ключ от пианины у меня в связке, я в пять утра уже на ногах, приходи и играй до семи». С тех пор так и повелось: всю зиму и всю весну того третьего курса, через день, он встречал рассветы у дверей школы. Через день, потому что Потаповна дежурила попеременке с другой сторожихой. Тетя Фиса была счастлива, что наконец «Кирюша взялся за ум», и всякий раз терла к его возвращению гоголь-моголь. Иногда Потаповна входила к нему в спортзал, спрашивала: «Ну, что, все брынькаешь?» – «Брынькаю». – «Ну, брынькай, брынькай, молодец!» Прислонялась к дверному косяку, слушала несколько минут и, не найдя в извлекаемых им из пианино звуках ничего для себя радостного, уходила.

– Сейчас я чайку налью, – тронув его за руку, прервала воспоминания Кирилла тетя Фиса.

Он взглянул на свой раскрытый чемодан, и ему сделалось нехорошо: там ничего не было для тети Фисы. Кирилл расстегнул ворот рубашки, ослабил галстук, но ощущение удушья не проходило.

– Так что, попьешь чайку? – переспросила тетя.

– Извини, не хочется, три часа ночи, давай спать.

– Я постелю тебе на кровати, там мягче, – сказала тетя.

Он проснулся в десятом часу утра. Его дожидалась на столе записка: «Борщ на окне в коридорчике, котлеты в тарелке. Твоя мама и бабушка».

– Твоя мама и бабушка. – Кирилл прочел последние слова вслух и засмеялся. – Весомо!

«Когда она успела и на базар сходить, и приготовить?!» – восхищенно подумал он, возвращаясь в постель с тарелкой.

Раскрытый чемодан лез в глаза, напоминал о неприятной, позорной забывчивости. Доев без хлеба третью котлету, Кирилл свесился с кровати, выгибаясь дотянулся до чемодана, придвинул его поближе, стал рыться в вещах, вспомнив о бутылочке кьянти. Обычно к завтраку и ужину в Италии подавали по двухсотграммовой бутылочке кьянти. Он привез с собой несколько штук и, кажется, не все роздал. Вот она, одна-единственная!

Кирилл хотел уже закрыть чемодан, на всякий случай сунул руку в кармашек крышки – пальцы извлекли блестящую никелем капитолийскую волчицу величиною с половину спичечного коробка. Он, помнится, купил горсть таких волчиц в ватиканской сувенирной лавке, что неподалеку от железнодорожного вокзала Термини в Риме, благо они стоили гроши. Кирилл прошлепал босиком к буфету, поставил капитолийскую волчицу к слоникам, возвращаясь к кровати, так яростно пнул ногой крышку чемодана, что она чуть не оторвалась. И тут его осенило: «Деньги пока есть. Надо сбегать в магазин, купить что-нибудь и – в чемодан. Сделав вид, что вчера просто забыл отдать подарок».