Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том восьмой. Прощеное воскресенье

Разница во времени между Парижем и Ашхабадом всего три часа. Так что, когда 10 октября в половине одиннадцатого утра по среднеевропейскому времени Мария Александровна вернулась на кухню к завтраку, в Ашхабаде была половина второго дня и команда хирурга Папикова так же, как Мария на кухню своего особняка в Париже, вошла под брезентовый навес сделанной специально для них столовой в палаточном городке под Ашхабадом, правда, не к завтраку, а к армейскому обеду.

На завтрак в Париже были большие чашки кофе со сливками и свежие круассаны с душистым нормандским сливочным маслом и абрикосовым джемом; а на обед в Ашхабаде – украинский борщ со злым красным перцем по желанию, жаренная на углях баранина и холодная московская водка в запотевшей бутылке.

– А как это водочку умудрились охладить? – спросил любознательный генерал Папиков подававшего на стол черноусого повара в круглых очках в металлической оправе и белом накрахмаленном колпаке – в знак особого уважения к знаменитому московскому хирургу, которого помнили в армии еще со времен войны, повар накрывал на стол лично.

– Тю, товарищ генерал, так мы еще вчера подвальчик вырыли и заховали продукты. А водочку ваш генерал дал, аж два ящика – хозяйственный.

– А-а, наш Ираклий! Конечно, он очень хозяйственный, – просиял Александр Суренович. – Разливайте на правах виночерпия, – обратился он к Адаму и тут же продолжил разговор с немолодым поваром: – А вы сверхсрочник?

– Та ни. Нас ще с Праги сюды киданули. Три года ждали, когда домой, дни ребята считали. Полгарнизона не дождались. А меня Бог спас. Я в ночь, в третьем часу, вышел с казармы на кухню наряд проверить. Кухня у нас была в отдельной пристройке. С казармы по двору шел. Шел себе, зевал, тишина мертвая, и тут как долбанет, я на ногах еле устоял. Ну и пыль, гам, крик, ужасти! Наших ребят в казарме больше половины попридавило насмерть, многие всю войну прошли из боя в бой, а тут в родной казарме…

– Да, светлая им память, – поднимая граненую стопку, сказал Папиков.

– Спасибо, товарищ генерал, – отвел в сторону сморщившееся как от боли лицо повар и повернулся спиной к поминающим, чтобы снять очки. Вытер глаза тыльной стороной ладони и пошел к кухне присмотреть за бараниной.

– Знатный борщ! – похвалила жена Папикова Наталья.

В знак согласия ее реплику поддержали молчанием и усердным постукиванием ложек по металлическим мискам.

– Долго мы здесь будем? – спросила Папикова Александра, для которой этот вопрос был совсем не праздный, за ним стояли у нее многие соображения. Она еще ни с кем не поделилась этими соображениями, но они требовали своего разрешения, они тяжело нависали над ее душой.

– Трудно сказать, Саша, – отвечал Папиков, глядя при этом на Адама, деликатно и бесшумно доедающего борщ из еще обжигающей миски. – Трудно сказать. По существу, еще дней десять – и мы будем здесь не нужны. Но, как решит Верховное командование, этого не знает пока и наш Иван Иванович.

Жара начала спадать, но температура воздуха еще держалась градусах на двадцати пяти, в общем, было вполне комфортно. Помимо бригады Папикова, в палаточном городке работало еще шесть операционных бригад, но они столовались отдельно от знаменитого московского хирурга, метрах в пятидесяти от их навеса, хотя и с одной кухни и одними и теми же блюдами, правда, вместо московской водки им полагался медицинский спирт. Здесь же при палаточном городке действовал и хорошо оснащенный и экипированный лазарет для послеоперационной реабилитации, которая длилась обычно до тех пор, как только прооперированный признавался способным для транспортировки, тогда его перевозили в какой-нибудь из больших стационарных госпиталей Советского Союза, от Ташкента и до Москвы, согласно решению Военно-врачебной комиссии.

Небо над палаточным городком стояло высокое, безоблачное, и ровный солнечный свет заливал округу на многие доступные взору километры. Далеко на юге в лиловой дымке вырисовывались на горизонте предгорья Копетдага – там оно и зародилось, это землетрясение, унесшее десятки тысяч жизней и искалечившее попутно еще десятки тысяч судеб. Порядок в городке был образцовый. Трудолюбиво и монотонно гудели дизели, все шло своим ходом. На окраине палаточного городка даже начала работать прачечная.

Метрах в тридцати от обедающей команды Папикова прошли два санитара с тяжелыми, горкой груженными носилками, прикрытыми серой клеенкой, и за ними третий санитар с двумя лопатами и кайлом.

– Акимочкин! – крикнул вслед санитарам старшина из лазаретной команды. – Акимочкин, зарывайте без халтуры, не меньше чем на полтора метра. Проверю!

Несшие тяжелые носилки санитары враз мотнули головами: дескать, согласны, поняли.

Александре, проследившей за этой сценкой, не надо было ничего объяснять, она знала, в чем дело. А дело было в том, что санитары несли хоронить ампутированные конечности, а говоря по-людски, руки-ноги, еще недавно бывшие частью молодых людей, которые три дня назад и предположить не могли, что останутся калеками на всю жизнь.

Выпили под баранину, такую вкусную, что под нее было бы грех не выпить.

– А вы по какой статье? – пытливо взглянув на Адама, спросил Папиков.

– По пятьдесят восьмой.

– Тогда налейте еще по рюмке, хороша баранина! – Папиков подождал, пока Адам налил, поднял стопку. – Будем живы, здоровы и благополучны!

Папиков и Адам выпили по полной стопке, а женщинам досталось по половинке.

– Значит, политический, – усмехнулся Папиков. – Я тоже по ней сидел. Как война началась – выпустили.

Адам взглянул на Папикова с явным удивлением.

– Вы что-то хотели сказать? – спросил его Папиков.

– Ничего, – отвечал Адам, – просто не ожидал, что и вы…

– Я? Да разве я один? Таких сотни тысяч…

– И вы теперь генерал, – сказал Адам.

– Пока генерал, – усмехнулся Папиков, – а надо будет – вспомнят.

– Это я понимаю, – сказал Адам, и его эмалево-синие глаза засветились чувством какой-то особенной родственной приязни к Папикову, и даже не к его судьбе, а к философии, так явственно прозвучавшей в интонациях голоса.

«Когда я буду не нужен, меня ликвидируют, а пока я нужен», – моментально вспомнила Александра слова Адама, сказанные ей давным-давно, еще в той, прошлой жизни… Они тогда только-только познакомились и шли от своего ППГ 3-й линии через мелколесье к полю, в котором были счастливы. Боже мой, как это было давно, но ведь было…

Санитары с тяжелыми носилками, накрытыми серой клеенкой, скрылись из виду за крайними палатками городка.

Вторую бутылку водки пить не стали. Александр Суренович принялся жевать свой табак (нас), а остальные запивали сытный обед поданным поваром компотом из сухофруктов.