Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том десятый. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи

Я засмеялся, проводив взглядом ворону.

Вождь в штатском и вождь в военном смотрели на меня со стены одинаково ласково, но с явным пониманием текущего момента.

Ада взял меня за руку, мы вышли из вымороченно пустого вокзала и пошли по перрону к выходу в город. Попадавшиеся на нашем пути люди отворачивались от нас или вообще поворачивали обратно от того места, куда шли. Даже милиционер побежал назад и опять затурчал в свой переливчатый свисток, как будто там, куда он бежал, что-то случилось.

Я хотел спросить Аду, почему все убежали из вокзала и теперь убегают, но, во-первых, меня отвлекла ворона, а во-вторых, в сандалик попал камушек, и я приостановился, чтобы выковырять его из-под ступни.

Это сейчас я понимаю, что тогда в вокзале всех как ветром сдуло с перепугу, с огромного леденящего душу страха, который вселили во всех них слова Ады, обращенные к дважды повешенному вождю, в особенности его интонация. Все не умом, не сердцем, а, наверное, спинным мозгом решили, что мой Ада или сумасшедший, или провокатор. И никто не захотел участвовать ни в сумасшествии, ни в провокации. Никто не захотел быть даже косвенным свидетелем того или другого.

Мой дед по отцу Адам был человек не только бесстрашный и безрассудный, но и как бы заговоренный от скорой смерти.

За всю жизнь я встречал пока только двух таких людей.

Первым был тихий бухгалтер Николай Иванович, который пять раз бежал из обычного немецкого плена, а в шестой бежал из Освенцима. Прибежал на Родину и снова очутился за колючей проволокой, чтобы успешно сбежать и из нашего лагеря.

Вторым был знаменитый при советской власти главный банкир СССР, который, будучи двадцатитрехлетним лейтенантом и, кажется, командиром разведроты, вызвал огонь на себя, и тот клочок земли за Вислой, в середину которого он влез и где располагался полк эсэсовцев, четыре часа утюжили наши штурмовики, а перед этим по нему два часа вела артподготовку наша тяжелая артиллерия. Там было уничтожено и выгорело все, а Владимир Сергеевич остался жив-здоров и даже без единой царапины, только один погон ему оторвало, левый.

А в 1960 году, когда над страной навис голод, он поехал в Америку закупать хлеб. Торговался две недели. Продавцы свезли в порты Америки и Канады сотни тысяч тонн зерна, погрузили его на корабли. Американцы знали, что русским деваться некуда – купят, не сдыхать же им с голоду… Корабли были готовы к отплытию. А невысокого роста, худощавый и тогда еще сравнительно молодой Владимир Сергеевич вдруг посреди третьей недели торга закрыл свою кожаную папочку с гербом СССР и тихо сказал по-английски, но с американской простоватостью:

– Все, ребята, по этим ценам я не беру. Есть другие варианты. Я уезжаю.

Закрыл папочку и не спеша вышел из высоких переговоров и действительно в тот же день улетел в Москву.

Тогда лететь до Москвы было сутки.

Переполох среди продавцов начался неописуемый.

Разгружать корабли и везти зерно обратно по месту было себе дороже. И тогда они начали продавать пшеницу чуть ли не по цене половы. И биржа все проглотила, то маленькими, то большими кусками.

Конечно, американская разведка не дремала, конечно, они все прослушивали, но ничего не услышали. И тогда американцы решили, что, значит, у русских есть какие-то сверхсекретные каналы связи – запустили же они спутник. Никому и в голову не могло прийти, что без согласования с Хрущевым, а то и без решения Политбюро один человек может взять на себя всю полноту ответственности и отказаться от закупки зерна на грани надвигающегося на страну голода. Все решили: не может. А он взял. И когда Владимир Сергеевич долетел до Москвы, оставленные и озадаченные им люди скупили весь хлеб по бросовым ценам. А Владимир Сергеевич остался жив-здоров, его не только не расстреляли, но даже оставили на должности и наградили орденом. А ведь чуть что пойди не так удачно – могли расстрелять за милую душу.

Такой же везучести и способности к своему собственному волеизъявлению, вроде бы вопреки здравому смыслу, был и мой Ада. Он и из Ростова уехал в связи с невероятными обстоятельствами. Что касается его перепугавшей и бодрствующих, и спящих реплики на вокзале, то сейчас она мне понятна: у него два сына были в неволе без вины виноватые. Да и слишком много он знал о власть предержащих, настоящего, подлинного, а не мифологизированного пропагандой. Помню, что когда Ада случайно что-то рассказывал о том, другом, пятом или десятом вожде, моя мама обычно от души вскрикивала: «Ой, Ада, что вы говорите! Уши вянут!» А потом выяснилось, что все, что говорил мой Ада, была житейская правда. До сих пор помню, что от него я впервые услышал такие имена, как Миронов, Думенко. А подавляющее большинство граждан и до сих пор их не слышало. Теперь, на примере Ады, я понимаю, что многие люди очень многое знали, но кнутом и железом их обучили помалкивать.

У Ады два сына были арестованы по всем известной пятьдесят восьмой, а сам он по политическим статьям никогда не привлекался. Трудно сказать почему. Наверное, его защищала репутация знаменитого картежника и человека, неоднократно привлекавшегося по статьям административным и уголовным. Собственно, с таким очередным привлечением, не знаю, за что, и было связано невероятное происшествие, с которого я начал. Как я сейчас знаю, Ада не был арестован, а только проходил по какому-то крупному делу в качестве свидетеля. Какой-то важный следователь вызвал его на допрос. Разговор у них что-то не заладился, слово за слово, и так сцепились, что следователь постучал Аде рукояткой нагана по голове, как следует постучал, до крови. В те времена непременным атрибутом всех мало-мальски важных кабинетов был граненый графин с водой, стоявший на столе. В ярости мой дед Адам мгновенно схватил за горлышко графин и дал им обидчику по голове. К счастью, воды в графине было немного и потерявший сознание следователь в дальнейшем остался жив.

А мой Ада, схватив наган, бросился к двери, в которой торчал ключ, и запер ее на два оборота. Затем он проверил наган – обойма была пустая, а на столе под стеклом лежал список высоких чинов. Тут же стоял черный телефон. Ада позвонил самому верхнему из списка. Тот неожиданно ответил сам, а не секретарша.

– Я Белый Адась, – сказал Адам.

– А-а, привет!

Ада коротко объяснил ситуацию.

– Сейчас буду. Никому не открывать. Я в соседнем здании. Жди.

– Пароль? – спросил мой опытный дед.

– Якорь.

– Отзыв: цепь.

– Жди.

В результате мой Ада был отпущен домой, притом в местном медпункте освидетельствовали его рассечение на голове и сделали перевязку.

А следователь попал в больницу, а потом тоже освобожден, но от должности: «за нарушение социалистической законности».