Юрий Тупикин - Вольные повести и рассказы

Менее ярка, но более глубока, родовая любовь супругов, родственное взаимное обожание детей и родителей, младших и старших. Об этом ещё будет сказано. Но самое удивительное, драгоценное состоит в том, что романтическая любовь сопровождает людей на всех этапах жизни, в том числе и в преклонном возрасте. Ей свойственно языческое целомудрие. Что такое языческое целомудрие?

Языческое целомудрие – это серебро русской души, которое никогда не тускнеет. Шире – это некий чистый сосуд из драгсостава: первичной невинности (девственности), а затем совести, чести, достоинства, скромности и терпения. Прикосновения к нему нуждаются в аккуратности и опрятности. Он прочен, но не выносит бестактности, бесцеремонности и хамства, – они оставляют на нём нечистоплотные „пальчики“ липнущих к целомудрию типов. Сосуд не гол. Он может быть облачен как в бархат и золото, так в холст и броню, а прочность – это его характер, обязанный защищать себя от посягательств на свой драгсостав. Целомудрие – это мера стыдливости в проявлениях чувств и поступков, это мера любви, скромности и приличия. Цвет целомудрия – кровь с молоком. Воздухом целомудрия служит культура. Мамой культуры является мера. Скромность от корня „кром(а)“ – кромка, граница, предел, чура, мера. У жестокости, распущенности и разврата нет целомудрия, нет кромки, границы, предела, чуры, меры, – есть беспредел. Тон и лад речи, ровность обращения с людьми. Соответствие характера психологии народа. Родовой крестьянин культурнее профессора-культуролога, потому что крестьянин сдержан во всем, а профессор только в словах и в одежде. Поразительно и поныне: не интеллигенция, а родовые крестьяне – зеркало русской культуры… Актёры, играющие на крикливых тонах, – маразм, а не психология и не культура.

Скромность, повторюсь, от корня „кром(а)“ – кромка, граница, предел, чура, мера. У жестокости, распущенности и разврата нет целомудрия, нет кромки, границы, предела, чуры, меры – есть беспредел. Ходите, скажем, хоть голыми. Но нет, голыми ходить неприлично, то есть не при лице. Также, не при лице, неприлично ходить в вызывающей или неряшливой одежде. Например, не к лицу молодёжи носить рубашки и майки с оскаленной мордой любого зверя или с рисунками гениталий. Целомудрие не запретный плод, но спелый плод естественного употребления. Целомудрию чужды ханжество и запреты под видимостью радения за чистоту беспорочных нравов. Целомудрие небесстыдно в руках любящих и любимых. Без белого серебра нет души, нет любви, нет целомудрия. Но целомудрие чуждается сребролюбия. С естественной утратой девственности целомудрие не кончается, оно тогда укореняется, разрастаясь в могучее древо чистой души – плод чистого духа. Надругательство над невинностью карается превращением целомудрия в мстительное зломудрие. Нередко, оно карает сначала того, кто надругался, а следом всех, кто попался под руку мести. Уровень морального здоровья общества начинается с целомудрия девушек и определяется целомудрием женщин. Кто же об этом позаботится в первую очередь? У мусульман об этом заботится Коран, у язычников – Языцы. К сожалению, у христиан нет вразумительного учения целомудрия, кроме неадекватных „заповедей“.

Но любовь? Речь о любви. Любовь тоже мерна? Тогда как же Бог? Если Бог есть любовь, то он мерен, кромен, граничен? Разберемся. Во-первых, сравнение человека с Богом некорректно, оно может употребляться лишь в художественной интерпретации. Во-вторых, люди часто говорят о целом, подразумевая части и наоборот. Человек не Бог, но образ его и его подобие, то есть всё же какая-то часть Бога. Нельзя забывать об этом в любви, ибо Бог ограничивает нас богоподобными, нравственными, целомудренными поступками. Под словом „любовь“ понимают и любодеяние. Но любодеяние – акт любви, но не вся любовь, то есть часть, но не целое. Поэтому справедливо, что, в общем, любовь безмерна, а мерно любодеяние. Оно нуждается в стыдливости, в скромности, в приличии, в количественном проявлении. Это та сфера, где малейшее нарушение грани запоминается чувствами и где протестует душа. Чувства и душа отталкиваются от безмерности. Лживый ум говорит, что всё дозволено, а правдивые чувства и искренняя душа сопротивляются искажению, если они не развратны. Развратные чувства и душа – это не целомудренные субстанции. Они погоняют столь же не целомудренный лживый ум, и тогда последний рад бы сопротивлению, да он безволен, да это ему наказание; тогда троица (чувства, душа и ум) наперегонки друг с дружкой развратничают в беспределе. Толку от них не жди, жди неприятностей. Так оно и случается. Без исключений. Не попадают в тюрьму, так быть им в отверженном одиночестве, люди „служат“ им только по крайней нужде, но презирая их бесконечно.

Следовательно, целомудренными должны быть все составляющие: любовь в целом, её любодеяние, её чувства, её душа, её ум. Только медовый месяц не знает меры-чуры. Но это месяц – не жизнь. Жизнь – не медовый месяц, должен понять это каждый живущий. В языческой свадьбе есть элемент обряда, который предупреждает: „Любовь есть горение. Сгорайте телесами, как и душой, но не дотла. Пыл любогня остужайте прохладою воздержания. Мерой питайте вятель любви, дабы хватило его на сто вёсен, сто осеней, на сто зим и сто летий… Да будет любовь вам наградой за тяготы и лишения жизни“.

Ясно ли я говорю, понятно ли, о чём я говорю? (Возгласы: „Ясно! Понятно!“)

– Противоположность любви и её подобие, её алхимия, это тоже „Это“, но это секс. Секс есть технодеяние плоти и любостяжание плоти. Секс беспринципен, циничен и грешен. Секс – это технический атрибут временных половых физиологизмов. Секс низменен в своих половых и вкусовых инстинктах. У секса нет Бога. Отец и творец секса – антихрист, почему и секс – антихристичен. Секс – это рынок половых услуг, здесь товар не только захватанное тело партнёров, но и их продажные души бывших людей. Народ никогда не любил любостяжателей. Например, для женщин-сосалок в русском языке существует уничижительное определение, не оставляющее женщине ни крома на личность. В то же время оно звучит грубо. По всей вероятности женщины знают его устрашающую точность. Но я стесняюсь приводить его…

(Крики: „Из песни слова не выкинешь! Приводи!“)

– Ну, хорошо. Это определение с литературным предлогом звучит как „Грёбаная в рот!“ Извините!.. Но именно этот индекс не оставляет женщине права на личность! В таком случае я позволю себе проследить эволюцию презрительных назвищ не только женщины, но и мужчины. Дорогими именами мужчин у язычников считались и ещё сохранились Любан, Любон, Любай, Любарь; у женщин Любава, Любота, Полюба. Так вот, любостяжатель славян получил сначала назвище „любарь“. Затем „любаря“ стали употреблять через „о“ и через „ё“ – „лобарь“ и „лёбарь“. До нас дошло последнее слово без передней буквы „л“… (Смех.)