Юрий Тупикин - Вольные повести и рассказы

– Расплету, не скачи, сразу всё хочешь… Я тоже хочу, но продолжим. Приступим ко второй части кастинга. – Она встревожилась, что за часть? На «кастинг» она не открыла рот, как дед, знакома, наверно, всё-таки первокурсница. Но он подумал, она играет. Всё она знает, пусть играет. Он расстегнул ремень своих брюк и ширинку.

– Ты хочешь сказать? – растерялась она.

Он пресёк:

– Второе замечание за препирательство. Давай свои ручки! Сюда их… смелее… обхватывай… как мама учила… – он поощрял её к действию и, не будь она Люба-Любава, она поняла роковую минуту своих вожделений и обняла кулачками дубок тех дыбошек, либо дыбушек, которые она не держала живыми или живым, но видела на картинках. Изо рта её вырвался вопль ужаса:

– Мама! Страх Божий!.. – и она потеряла равновесие. Она отвалилась от суженого, но не упала. Не смертельный был обморок. Это был стресс восхищения, а не ужаса. Он поддержал её. Упасть она никак не могла, хотя бы по той причине, что держалась за ствол опоры. Рук-то она не отпустила… Но сам момент психологичен настолько, что объясняет тот пункт падения, когда слабый пол не противостоит обстоятельству, а подчиняется обстоятельству и никакой вечности не ощущает – всё кончается в считанные мгновения. Сама взяла, сама захотела, сама себя изнасиловала… Аргументы для подлецов. Он выручил её. Он встряхнул её ослабевшее тело и ещё плотнее, насколько было возможно, прижался к нему, к её телу.

– Что ты, милая, испугалась? Чай, видала у парней, которых перебирала? В ручки брала… – Шелудивому – баня, а язычнику – не дойти до шелудивости. Уж он под все параграфы подведёт мораль и сделает своё заключение. Она засопела и, дотянувшись, положила подбородок на его шею; уткнулась в шею, если точнее. Она оставила его слова без ответа. Теперь попенять за болтовню она могла бы сама. Но надо ли отвечать на глупость? Они замерли в ожидании. Он был у неё во владении. Она держала его имение, но это было такое опасное владение, из которого сама она могла стать володеемой. Ничто не мешало ему теперь, и она бы его не остановила. У неё не было нравственного права на остановку, далеко зашла она; даже если бы освободилась от своего имения, и это не помогло бы, но она не освободилась, а ещё держала Его. Это был миг её абсолютной беззащитности и его абсолютной власти. Но… Как сказано, язычники не обижают девственниц.

– Сказала бы, нашито или как? – ласково спросил он её. Она отходила. Оживала. Напрягалась. Он чувствовал, как она упирается в его грудь своими кокосами, то, бишь, калачиками с изюминкой в середине. Коса спуталась, и никто не знал, где она; её и не искали, не до косы. Она наконец зашевелила и языком:

– Нашито, как у меня ушито… – вывернула она своё и они оба громко засмеялись.

– Такой ответ не годится. Конкретно: малый, нормальный или великий? Чтобы потом не было жалобы, что не сошлись ладошками… – потребовал он определения.

– Ой, Люб, даже не знаю, не имею сравнения, первый раз такое… Но, думаю, что лучше пусть будет больше, чем будет меньше, а, Люб?…

– Я её спрашиваю – она меня. Не жадничай. Эталона нет, но у дедов и тут наука. Тринадцать тире семнадцать сантиметров удобны любой россиянке. А то помешались на наращивании ногтей и «размеров»… Впрочем, спросишь у мамы… – милостиво дал он отсрочку, направив её за консультацией.

– Мама мне уже говорила… – выговорила она.

– Как? – он удивился.

– Я спрашивала: какой мне нужен? Она доила корову, а я с другой стороны сидела. Мы беседовали. Она показала оттянутую коровью сиську, и сказала: «Смерь кулачками». Я смерила – два кулачка. Она заключила: «Этого и достаточно. Ну, плюс-минус…» А у тебя такой плюс, что ещё на два кулачка… Хо-хоу… Он у тебя, как вон та стела.

Они нашли деревянную железку, стали смеяться на всю степь. И долго смеялись.

– Ой, Люб! – продолжала она после смеха. – Он у тебя как дышло…

– Дышло?

– Дышло. Та же оглобля, можно запрячь двух котов… Оно дышит… Хо-хоу.

– Пожалуй. Поэтому смотри, чтоб потом не говорила, что разошлись характерами…

– В лекции ты имел в виду «ослиность» своего рода?

– Своего. Это резерв природы. А рамки я назвал…

– Хоу. Ладно, притерплюсь к резерву. Мы не разойдемся характерами. Я устала…

Возможно, другие влюбленные более находчивы. Стоять два часа на одеяле, когда можно прекрасно сидеть и лежать. А дед? «Девку щупай стоя. Подальше от беды…» Она отстранилась тазом. Сумела бы отстраниться на одеяле? Они сели. Ну, теперь отдохнут…

– Хочешь байку?

– Хочу…

– Вот такие одеяла лежат на прилавке, бурые. Покупатель спрашивает: «Это – чьи?» Продавщица отвечает: «Верблюжьи». Покупатель: «Другого цвета есть одеяла?» Продавщица: «Разве есть верблюды другого цвета?» Они стали смеяться, потом упали на одеяло, целуя друг друга.

– Люб, меня твоя пряжка чиркает…

– Как же быть?

– А ты сними брюки, они же тебе мешают… А то получится, как с одеялом, стоим, когда можно… сесть на одеяло.

– Когда можно снять юбку и кофту…

Она сняла юбку сама, кофту и лифчик снял он. Они намертво слились друг с другом, катаясь по одеялу. Свидетелями были луна, сонмища звёзд, мост и стела. Стела стояла, как часовой, охраняя любовь врученных, может, впервые, как её установили в степи, она выполняла рациональную функцию. Вовсю свиристели сверчки, играя для них песню в составе степного оркестра. Они устали кататься. Она лежала на нем, и он лежал неподвижно. Они отдыхали.

– Люб, мне интересно… Как же ты ходишь?… Хо-хоу…

– Он такой при тебе, а без тебя он свернется, как мышка, и не мешает. Он тебя жаждет, он бешеный… В нём ума нет. Он не несёт ответственности за последствия. Голова у хозяина. Он и несёт, невзирая на тяжести…

– Тогда расплети мою косу!.. Мы его успокоим… Я тебе верю, ты не обманешь…

– С этого начинается… Я-то не обману, а как потом нам жениться? Устои, обряды…

– Знаю. Мама мне прожужжала… Языцы. Разве нельзя без этого?

– Постой. Ответь за меня.

– Нам нельзя, мы же язычники… целомудрие, простыни… Его хочется называть с заглавной буквы – Он…

– В точку. Язычники до сих пор убеждены, что Он есть подобие Бога Рода, и называют Его почтительно: Он, Его, Ему… Его образ под шапкой…

– Может, это и правда. Хорошенький мой!.. Хо-хоу… Помнишь, ты спросил, о чём ещё мы говорили с мамой. Я сказала, расскажу при случае. Случай таков, но мне стыдно…

– Тогда не рассказывай.

– Ты сразу. Это же про тебя.

– Тогда рассказывай. До сих пор ты меня удивляла откровениями, с чего вдруг стыд?

– Ну ладно, Люб. Ведь мы современные, правда? Не отставать же нам от родителей? Решилась. В тот вечер, когда мы доили корову… Мама стала шептать мне под животом коровы: «Боюсь я за тебя, девка, больно бойкая ты у меня.