Аякко Стамм - Право на безумие

Аскольд затушил окурок, разогнал рукой не желающий вылетать в форточку дым, наполнил стопочки по третьей и выпил, не дожидаясь Берзина. Тот молча последовал за ним.

– Знаешь, Андреич, негодяй я последний… Как есть негодяй, – продолжал рассказчик. – Ведь мне тогда так хреново было, так хреново… но не из соболезнования Белле, её горю… а от жгучей ревности, что не по мне она так убивается. Я даже позавидовал покойнику и с радостью поменялся бы с ним местами, оказавшись в цинковом ящике на два метра под землёй… Через какое-то время Белла встала и пошла на выход. Представляешь, она прошла в метре от меня… мимо прошла… не заметила даже, будто я тот ясень… или памятник надгробный. А я остался стоять соляным столбом, с ног до головы облитый ледяным душем безразличия… будто нет меня вовсе… и не было никогда.

Когда я отошёл от ступора и оглянулся, её уже не было… Моя Белла ушла от меня к теперь уже вечному ему. В тот момент я уже не сомневался, я был уверен, что могила эта её мужа. И подошёл я к надгробному кресту только лишь для того, чтобы убедиться в этом. Каково же было моё удивление, когда на кресте я прочитал по-русски: «Аскольд Алексеевич Богатов» . Тут и сел на пятую точку.

Аскольд замолчал, достал из пачки сигарету, не разминая, определил в рот и поднёс зажигалку. Но прикуривать не стал, а вновь взял в руку и принялся разминать. Все его движения были автоматическими, бессознательными, в то время как мыслями он находился совершенно в другом времени. Впрочем, где-то не очень далеко, года на два назад. Он снова взял сигарету в рот и чиркнул зажигалкой. Но и на этот раз не стал прикуривать, а посидев так несколько секунд, бросил зажигалку на стол, убрал сигарету назад в пачку, а пачку в нагрудный карман спецовки.

– Сколько я так просидел, не знаю. Должно быть, весь день, потому что когда оторвал, наконец, глаза от собственной могилы, уже смеркалось. Я вернулся в дом, залез в интернет и стал восстанавливать события дня моего приезда эту страну. Оказалось, что самолёт, на котором я отправил в Москву моего двойника, разбился при взлёте. Об этой катастрофе ещё долго и много говорили в прессе. Живых не осталось… более того, там и опознать-то удалось немногих. Личности погибших определялись по регистрационным данным, по уцелевшим документам… Так моё имя оказалось в списках жертв. А тела… насколько я понимаю, отдельными фрагментами наполняли цинки, запаивали и выдавали родственникам… да кому угодно, кто пожелал взять на себя заботу о захоронении. Оставшихся невостребованных погребли за казённый счёт на городском кладбище. Белле удалось забрать мой цинк и похоронить здесь. Потом она и памятник поставила, и следит за моей могилой как за самой дорогой усыпальницей… Вот уже два года… А я тут сижу в тишине и полумраке и благодарю Бога, что он наградил меня такой Женщиной. За что только, не пойму? За какие такие заслуги?.. А тут и Нюра подъехала… и ты вот… И снова мы все вместе, снова мчимся в одном купе одного скорого поезда от станции Рождение до станции Смерть. Жаль только сойти нельзя на промежуточной остановке, покурить, размять кости, прикупить ягод…

– Так чего же ты не объявишься?! – с явным непониманием, даже с негодованием спросил Берзин. – Сидишь тут, как пень… Вот же она, твоя Белла! Вон стоит с букетиком голубоглазых цветов… А ты, кстати, знаешь, что это за цветы? Олух ты царя небесного, это же незабудки… Не-за-буд-ки!

– Не могу… – печально, но твёрдо ответил Аскольд, будто приговор свой утвердил. – Помнишь, чем обернулось переодевание Нюры? Всё повторилось… Причём с одинаковыми результатами: страшная смерть одних, кардинальное изменение социального статуса других и серьёзные, слёзные потери третьих. То, что Нюра тогда объявилась и, вроде бы, исправила ситуацию, на самом деле лишь породило эту, сегодняшнюю. Пойми ты, Андреич, невозможно просто так поменяться шкурами с человеком, не перековеркав его и свою судьбу. Это же не маскарад… это жизнь. И теперь мне играть его роль, а ему мою… Белла уже два года любит не меня, а память обо мне. Она, думая, что плачет на моей могиле, на самом деле поклоняется чужим костям… да ещё и неизвестно чьим. И данная могила – это то, что хранит её память, тем самым олицетворяя меня. Я не могу встать из гроба… это противоестественно. Неужели, если я таки встану, она с лёгкостью вычеркнет из жизни эти два года? Ведь тогда я, возможно, снова перековеркаю судьбу, и не только свою, но и её. Сколько же можно коверкать судьбы?

– И что… вот прямо здесь ты живёшь? – озирая взглядом комнату, спросил Берзин. Но было очевидно, что он просто переменил тему, чтобы взять паузу, осмыслить происходящее и к чему-то придти.

– Ну да… Живу… – ответил Богатов. – А что, мне хватает… даже нравится, ты знаешь. У меня тут всё есть: гостиная, кухня, кабинет, приёмная для посетителей и даже спальня… Хоромы, одним словом. Живу как у Христа за пазухой… Только вот топят тут скверно… и дорого…

– Что ж, может ты и прав… – наконец, подвёл черту Пётр Андреевич. – Но сдаётся мне, что ты просто болен. Ты бредишь. Ты безумен, Аскольд… тебе лечиться надо. Хочешь, я порекомендую тебе замечательного врача?

– Как ты сказал? Безумен? А ну, погоди чуток… – ожил вдруг Богатов, и в его глазах забегали, заплясали озорные огоньки. Он пододвинул к себе отставленный ранее нетбук, несколько минут набивал на нём какой-то, одному ему известный текст, потом грациозно, как пианист за роялем поставил точку и скинул готовый файл на флешку.

– А ты знаешь, Пётр Андреич, причину моего безумия? – вернулся он к разговору, протягивая Берзину маленькую пластинку носителя информации. – Да всё та же Любовь… Она и искорка, и пламя, и начало всему, и конец, и причина, и следствие… Она всё, всегда и везде… Здесь мой новый роман, который я закончил только что, на твоих глазах. Он о Любви… и о Безумии… Одно без другого не бывает. Я понял это, работая над данной книгой. Мне самому было важно разобраться в себе, ответить на все свои вопросы, покопаться в собственном Я и докопаться-таки… А главное, искупаться всей душой в Любви… ведь она не только моя – она всехняя… Опубликуй его, Пётр Андреич, я даю тебе все права на издание. Может, кто-то, прочитав это, тоже рискнёт окунуться… Окунуться в Любовь без права на возврат… Ведь из всех прав человеческих самое недоступное, самое запретное, самое отторгаемое и осуждаемое нелицеприятной молвой – Право на Безумие.

Человек издревле разделял понятие МИР, придавая ему несколько значений, как то: Мир в широком смысле – всё сущее, Вселенная; Мир в социальном смысле – человечество, мировое сообщество; Мир – спокойствие, отсутствие войны, покой…. В данном случае автор использует понятие Мир как нечто светское, постоянно изменяющееся, противоречивое, отличное от Мира Духовного, олицетворяющего единение человека с Богом.