Аякко Стамм - Право на безумие

Аскольд перевернулся во сне и подставил подушке другую щёку. Нури посмотрела на спящего мужчину и улыбнулась. Богатов почти всегда приезжал с работы поздно и, наспех поужинав, падал в постель, забываясь кратковременным, не приносящим полноценного отдыха сном. А Нурсина, убрав и помыв посуду, садилась тихонечко рядом наблюдать умильную картинку расслабленного, умиротворённого, такого беззащитного во сне мужчины. То были редкие минуты, когда сильный пол становится вдруг слабым и беспомощным, как ребёнок, но не стесняется, не боится обнаружить эту свою слабость, зная, что тыл его надёжно прикрывает и оберегает женщина – жена, мать.

Мужчина, каким бы сильным и могущественным он ни казался, сколько бы раз за день ему ни приходилось спасать мир, причём делать это внешне легко, артистично, даже играючи, сколько бы брутальности и даже жёсткости ни играло в его чертах, осанке, движениях, в голосе, он всегда ищет место укромное, сокрытое от постороннего взгляда, где можно позволить себе расслабиться и, будто в далёком детстве на руках у мамы, пустить слюни. В нём всегда жив, не перестаёт дышать маленький мальчик, мамин сыночек, доверчивый, искренний в своих проявлениях с той уникальной, чаще всего единственной в его жизни женщиной, перед которой легко можно расплакаться, распустить сопли и, показав разбитую в кровь коленку, пожаловаться на злых и противных супостатов. Она одна поймёт, не осудит, не посмеётся над его слабостью, которой всегда так не хватает сильному, мужественному для всего остального мира герою. Он и женщину себе подбирает с оглядкой на маму, такую, с которой ничего не страшно. По правде сказать, редко когда находит в наш не прощающий искренности и открытости век.

Нюре всегда нравилось смотреть на спящего мужа и чувствовать свою нужность, необходимость. Для женщины, которой Бог не дал детей, на нём одном сходились, сочетались, объединялись общей необоримой силой два основных женских начала – любящей жены и матери. Она всегда нежно гладила Аскольда по голове и еле слышно напевала ему какую-то тягучую татарскую песенку, происхождение которой никогда не знала, помнила лишь мамин голос, запечатлённый в её собственном далёком детстве. Богатов в такие минуты, наверное, видел цветные мальчишеские сны, потому что светло улыбался и бормотал что-то невнятное. Вот и сейчас тёплая рука женщины самопроизвольно потянулась к остриженной коротко голове мужчины. Тот, предвосхищая, видимо, её прикосновение, заулыбался во сне… А может, вовсе не её???

Нурсина одёрнула руку, так и не коснувшись спящего. Это уже был как будто чужой мужчина.

Она спустилась вниз в гостиную, не думая, машинально подошла к бару и достала наполовину ещё полную бутылку коньяка… Нервы… Мысли… Какой-то тяжёлый вакуум, будто в нём таилось нечто огромное и плотное, как чугунное ядро Царь-пушки 43, и только лишь прикрывалось невидимым, неосязаемым обличием пустоты. Хотелось успокоить нервы, унять мысли, наполнить пустоту чем-то более определённым, прогнозируемым в своём действии на психику и душу. Нури звучно выдернула пробку и сделала большой жадный глоток. Жидкость пролилась горячим потоком вниз, немного согрела, чуть притупила боль и провалилась в пустоту, растворилась в ней бесследно как в космической чёрной дыре. Женщина достала сигарету, но прикуривать не стала (в доме не курили), а, прихватив пузатый бокал, поднялась снова к себе.

Аскольд мирно спал, обнимая подушку и улыбаясь во сне. «Ну и пусть… пусть идёт… к ней, – подумала Нюра, умиротворяясь видом спящего мужчины. – Главное, чтоб он был счастлив».

Она присела к столику и машинально включила компьютер. Последние годы, чтобы хоть как-то отвлечься от серости и однообразия жизни, она погружалась в виртуальную реальность и растворяла в её мнимой насыщенности своё одиночество. Это получалось самопроизвольно, почти неумышленно, как выпить таблетку анальгина при ноющей зубной боли. Так случилось и сейчас, вовсе не осмысленно, не специально. И поначалу «таблетка» сработала, помогла. По экрану побежали буковки, циферки, картинка заставки, постепенно расцвечивая, пробуждая к жизни иную, чужую, кажущуюся всамделишной заэкранную действительность.

«А я… я проживу как-нибудь, – нехотя текла в сознании параллельно виртуальной живая реальная мысль. – Не пропаду… Может, ещё буду счастлива… Может, он ещё вспомнит когда обо мне…».

Компьютер включился окончательно, система загрузилась, выдав на-гора полное и неоспоримое превосходство виртуального над реальным – те самые письма.

«Не вспомнит…», – ответила Нюра сама себе и, ещё раз приложившись к бокалу с коньяком, выключила компьютер.

Действие алкоголя во всех проявляется по-разному. Кого-то умиротворяет, делает мягким, податливым, пластилиновым ёжиком, вовсе не колючим, но гладким и даже пушистым, удивительно похожим на мышку или хомячка в тёплых руках изобретательного ваятеля, предприимчивый разум которого легко подчиняется непосредственной, не утратившей детства душе. В иных же пробуждает совсем иного зверя.

Чем больше Нури прикладывалась к коньяку, тем явнее, отчётливее в ней просыпался дедушка Чингисхан. Известно, что у носителей монголоидных генов опьянение совсем другое, нежели у их европеоидных собратьев. У них больше вероятность впасть в агрессию или депрессию. Этот феномен частично можно объяснить эволюцией. У монгольских кочевников, знавших алкоголь только в виде перебродившего кобыльего молока, в процессе эволюции появился иной фермент, чем у оседлых европейцев, имеющих давнюю традицию производства более крепких напитков из винограда и зерна. Не случайно великий покоритель вселенной резко негативно относился к алкоголю вообще и к пьянству среди своих воинов в частности. Когда спрашивали его о вине, хан отвечал: «Человек, пьющий вино, когда опьяняется, не может ничего видеть и становится слеп. Когда его зовут, он не слышит и становится нем. Когда с ним говорят, он не может отвечать. Когда становится пьян, то бывает подобен человеку, находящемуся в положении умершего: если хочет сесть прямо – не может; и будет словно человек, которому нанесли рану в голову, оставаться бесчувственным и ошеломлённым. В вине нет пользы для ума и искусства, нет также добрых качеств и нравов, вино располагает к дурным делам, убийствам и распрям, лишает человека вещей, которые он имеет, и искусств, которые знает, – и становятся постыдны путь и дела его. Государь, жадный к вину, не может произвести великих дел, мыслей и великих учреждений. Бек, жадный к вину, не может держать в порядке дела тысячи, сотни и десятка. Простой воин, который жаден в питье вина, подвергается большому столкновению, то есть его постигнет великая беда. Человек простой, если будет жаден к питью вина, лишится лошади, стада, имущества и станет нищим. Слуга, жадный к питью вина, будет проводить жизнь непрерывно в смущении и страдании. Вино опьяняет и хороших, и дурных, и не говорит: дурен или хорош. Руку делает слабой, так что она отказывается брать и от ремесла своего; ногу делает нетвердой, так что отказывается от движения, сердце и мозг делает слабыми, так что они не могут размышлять здраво: все чувства и органы разумения делаются непригодными».