Александр Шорин - Литература ONLINE (сборник)

2

…От Шинданда до Кандагара колонне три дня ходу. Мишке досталась от дембелей, улетавших в «Совок», совсем новенькая БРДМ, правда, уже с пулевой отметиной и почему-то спущенным передним колесом. Бортовать или ставить запасное было некогда, поэтому ехали позади колонны «наливняков» – «КамАЗов», гружённых бензином – «на подкачке»: открыв до предела кран подачи воздуха в шины, и потому почти без тормозов.

Ехали вдвоём: Мишка-водитель и Сенька-пулемётчик, тоже время от времени садившийся за руль, хоть и не положено было.

Сеньку год назад выперли с журфака МГУ за «аморалку».

– Побоялись написать, как было! – рассказывал он весело, скаля почерневшие от пыли идущих впереди машин зубы. – На самом деле я пошел брать интервью про Афган у американского посла. Знал, что нигде не напечатают, а поговорить хотел. «ГБшники» меня и взяли тёпленьким… Чего побоялись? Как чего?!! Я ж пленку-то успел скинуть! Заявил: арестуете – прокрутят по «Голосу Америки», вот они и пошли на попятный. Решили лучше меня в армейку сдать, на всякий случай. Ирония судьбы: попал в воины-интернационалисты. Не доглядели они чего-то: вернусь – роман буду писать. «Бестселлер», как говорят американцы.

Мишка болтунов не уважал. Сам молчаливый, он и в других ценил немногословность, но Сеньку было интересно послушать: коренной москвич, вчерашний студент МГУ, он был словно из другого мира – мира непонятного, но увлекательного. Прожив до восемнадцати лет в маленьком горном ауле, Мишка полюбил и горы, и простой уклад жизни, но по цивилизации отчаянно скучал. Мечтал служить в столице, а попал снова в горы, но в чужие, враждебные. В Афганистан.

Сенька для него (хоть Мишка виду и не показывал) оказался как глоток свежего воздуха: никто кроме него не посмел бы ни ГБ критиковать, ни высказывать приязнь к врагам-американцам, ни уж тем более мечтать о написании романа об этом непонятном Афгане.

Мишка решил про себя, что они с Сенькой обязательно подружатся. Но это потом, а пока всё пылили перед ними «КамАЗы» по дороге, и он всё представлял себе: они найдут водки или хотя бы спирта (а может, даже лучше, если спирта) и тогда у него, у Мишки, исчезнет вся его сдержанность, воспитанная горами, и он признается Сеньке, что тоже хочет писать, что мечтает пожить в большом городе, что хочет путешествовать и рассказывать об этом другим людям… Потом…

Рация, рассеянно бормотавшая: «Я восьмой. Ленточка идет по графику, все норм…», вдруг совсем не по-уставному закричала: «А-аааа!».

Крик этот, искажённый передатчиком, тут же был перекрыт грохотом: где-то впереди рванула цистерна с горючкой и повалил чёрный дым.

Мишка, врубив первую передачу, медленно пополз в объезд остановившейся из-за взрыва колонны.

Из рации донёсся другой, спокойный голос: «Даю координаты работающего гранатомета для артиллерии». И тут он ощутил удар в корпус машины.

…Очнулся почему-то на земле. С сомнением осмотрел себя. Вроде ничего: руки-ноги на месте, поживем ещё!

Рядом крутился белобрысый солдатик. Посмотрел на оглушённого Мишку, спросил:

– Живой?

– Вроде. А Сенька где?

– Кто? Минин что ли?

– Вроде Минин, да.

– Ноги ему оторвало. Обе сразу. Но вроде жив ещё. Санитары утащили.

До Кандагара Арсений Минин не дотянул. Через несколько дней «ушёл» домой – «грузом двести».

3

«На Военно-Грузинской дороге со времён Грибоедова мало что изменилось: по-прежнему снежные лавины, по-прежнему стреляют на перевалах…».

«Нужно ещё как-то Лермонтова обыграть», – подумал Михаил.

Своего тёзку, тоже Михаила Юрьевича, он любил, но строчки в голову лезли пушкинские: «На холмах Грузии лежит ночная мгла»…

В редакциях Михаила ценили не столько за живость стиля (обычный стиль, ничего особенного), сколько за желание лезть всегда в самое пекло и любовь к фотосъемке. Тексты же у него были лишь «хорошей приправой» к фотографиям.

Он вспомнил снимок, который принёс ему известность: в полусотне километров от Душанбе, где сине-голубая Сиама сливается с тёмно-коричневой, почти красной от глины Варзобой, и две реки – уже в одном русле – продолжают течь как бы отдельно друг от друга, несколько таджиков насилуют русскую девушку. И не река – фон для насилия, а насилие – лишь фон для прекрасной картины природы… Лица девушки не видно, и никто, даже самые лучшие его друзья не знают, что это его жена Света, а тех таджиков унес объединенный поток рек – туда, где от смешения вод он перестаёт быть наполовину голубым, наполовину красным, а становится бурым…

И вот сейчас, глядя на мост у посёлка Ананури, он вспомнил почему-то Сиаму и Варзобу. Вспомнил, как, крича, падали от его пуль те таджики, а Светка отворачивалась, когда он за ноги утаскивал трупы в воду.

Его место здесь – на дороге, которая всегда оставалась не только «грузинской», но и «военной» из-за карабахского конфликта, никак не желавшего разрешиться мирно. Здесь и ещё в десятках других мест: в Чечне, в Дагестане, в Косово… Везде, но только не в Москве, о которой он мечтал душными афганскими ночами. В Москве оказалось не менее душно: даже днём, даже в помещениях с современным кондиционированием…

Долгие годы, возвращаясь из своих командировок в Москву, к семье, он чувствовал себя гостем столицы.

4

Он отказался хоронить жену на Ваганьковском.

Смахнув неожиданно скатившуюся по седой щетине слезу, он оставил квартиру дочке, а жену похоронил на окраине кишлака – рядом с могилой деда Ашура. Михаил остался жить в полуразвалившемся дедовском доме: без компьютера, телефона и даже без телевизора.

Родственники и друзья сначала сочувствовали. Потом осуждали и звали назад, в Москву. Потом постепенно начали о нём забывать.

Вспомнила дочь. Вспомнила, когда её сын, ненаглядный Руслан, вдруг серьёзно заболел. Пройдя всех докторов и уже отчаявшись что-либо предпринять, она привезла его к деду.

5

Дед медленно поднялся, подошёл к мальчику, который до сил пор сидел на осле, и велел ему слезать. «Устал дед, хочет сам поехать», – догадался Руслан. Но ошибся: дед не стал садиться на осла, он просто снял с него поклажу (два больших мешка, свисавшие с боков животного) и молча положил их на плечи Руслана. Тот аж присел от неожиданной тяжести.

В руке деда откуда-то появилась толстая короткая палка. Он указал ей, как жезлом, вверх, на горную тропку, и сказал: «Вперёд, джигит. Бегом!».