Валида Будакиду - Пасынки отца народов. Квадрология. Книга вторая. Мне спустит шлюпку капитан

«Да что за ними было убирать?! Они что, годовалые и роняют вещи или воду на пол льют?! И стирать что? Пелёнки, что ли?! Да хоть бы и пелёнки! Они же свои! Они же братики! У других родственники всегда дома живут, а мои всего три дня побыли и то почти всё время у родственников. Почти только ночевать приходили! Когда они от них устали?! Чем они им так мешали!» – но у Аделаиды появилось такое странное подозрение, что если б мамы дома не было, то папа бы хоть целую неделю прожил с братом! Аделаиде стало казаться, что папа больше волновался за маму, за её «балэзн», за то, что она от чего-то там «устанет», что у мамы на несколько дней изменилась привычная жизнь, и что она «нэ видэржит». Но секрета, чего именно мама может «нэ видэржат» и что с ней может произойти, папа никогда не выдавал!

Аделаида до безумия, до заворота кишок любила своих двоюродных братьев. Она гордилась, что они такие высокие, красивые и взрослые.

А давай, если тебя будут спрашивать, ну, или меня, не говорить, что мы «двоюродные», давай? – смеялся Карл.

– Отведи меня в школу, – просила Аделаида, – там обязательно спросят про тебя! Не то, что я сама дойти не могу, просто мне хочется, чтоб тебя увидели!

– Пошли, отведу!

Они шли в школу по самой длинной дороге, постоянно куда-то не туда сворачивая и поэтому «терялись». Карл покупал ей и себе мороженое. Они стукали друг друга по руке и мороженное вылетало на землю, а в руке оставался только пустой вафельный стаканчик. Он ей рассказывал про средневековые рыцарские турниры и на обычной палке показывал как правильно держать копьё. Они ходили в парк. Катались на лодочке, стреляли в тире до тех пор, пока в глазах не начинало двоиться.

В такие минуты Аделаида совершенно ясно осознавала, за что именно она обожает Карла: за всё! За то, что он не боялся города, в котором она жила! Он, кажется, вообще ничего не боялся! Карл, хоть и на три дня, но категорически отказывался принимать его первобытные законы! Ему были безразличны городские традиции, правила поведения, было безразлично всё то, что вуалировалось словом «принято». Карл сам принимал, что хотел и как хотел. У него были свои «обычаи» и свои «табу». Его открытый взгляд притягивал к себе, заставлял оборачиваться и смотреть ему вслед не один десяток горожан, как если б он сам был с двумя носами, или гулял с залётной «командировочной» в мини. Он улыбался по любому поводу и без повода. Он не волновался, что может быть «не понят». Он не стеснялся нормально бежать за автобусом, чтоб догнать, и не думал, что так «суетиться» – это «стидно»! Он с большим удовольствием прогуливался с Аделаидой по улице, допуская всякие «вольности» – обнимал, мог дёрнуть за косичку, мог поцеловать. И все это видели! Он не стеснялся, что рядом с ним Аделаида, буквально кричал: «Смотрите какая у меня сестра! Она красавица! Я люблю её! А у вас такой нет, и никогда не будет!»

Когда дядя Янис с сыновьями уехали домой, туда, где стучат прикладами в двери купе в шесть утра и проверяют паспорта с «метриками» серые пограничники с собаками, Аделаида никак не могла заснуть, а на следующий день заплакала. Просто так, хоть в школе и было всё в порядке.

Аделаида за всю жизнь видела своих братьев всего несколько раз.

Это твой родной единственный брат! Больше у тебя никого нет на свете! – утром, днём, вечером. Вечером, днём, утром. К делу, не к делу. «Единственный»! – но это ж невозможно слышать всё время!

Ти далжна эво лубит болше всэх-всэх на свэтэ! – папа закрывает глаза, сжимает кулак и, выставив вперёд только указательный палец, делает им движения влево-вправо. По типу собачьего хвоста. – Ти всэгда далжна защищат эво, за ным сматрет, памагат эму учитца.

И не учи Сёму драться: вырастет – будет тебе морду бить! – мама уже давно ждала, когда же наконец это произойдёт. Чтоб попрочнее и навсегда вдолбить в Аделаиду эту мысль, мама старалась по возможности их не разлучать. В школу ходить по одному было строго настрого запрещено, во двор выходить поиграть можно только в одно время, в выходные вместе или с папой в парк, или просто вместе. Но Сёма был совсем не Карл! Он почему-то постоянно делал не то, что Аделаида говорила. Казалось – ему доставляло огромное удовольствие специально всё сделать наоборот, чтоб у Аделаиды глаза лезли на лоб. Он никогда не интересовался её делами и вообще казалось, что всё его общение сводится к одной задаче – Аделаиду разозлить, поругаться, подраться. Когда они дрались, всегда ругали Аделаиду. Когда мама помещала их в одну комнату, оттуда часами могло не донестись ни звука, потому что Аделаида предпочитала не ввязываться в истории. Она играла сама по себе, а Сёма сам по себе. А если они и начинали что-то делать вместе, это всегда приводило к драке. От Сёмы невозможно было отделаться, если даже День рождения был у кого-то из одноклассников Аделаиды. Если её приглашали, то мама разрешала ей идти только вместе с Сёмой. Может, мама хотела, чтоб они от постоянного совместного присутствия ещё больше любили друг друга? А может – просто сбагрить обоих и отдохнуть с журналом «Семья и школа» в руках? Про подарок папу вообще можно было не спрашивать, он вообще никогда ничего не знал, а мама подарки никогда не покупала. Аделаида, только когда выросла, совершенно случайно узнала, что подарки ко Дню рождения не выбираются из домашних анналов и дальних ящиков в углу. Оказывается – подарки надо выбирать для каждого свой!

Мама и Сёму и Аделаиду плотно кормила перед выходом из дому, чтоб они там «меньше кушали и не позорились», одевала в какие-то самые неудобные вещи, расчёсывала, выщипывая пучки волос и «пускала в гости». Они шли по улице со строгим выражением лица, не дурачились и не разговаривали.

На самом Дне рождения тоже надо было вести себя «с достоинством», то есть не играть с другими в «дурацкие» игры и не «орать больше всех». За всеми проявлениями чувств очень строго следил «родной единственный». Когда Сёма приходил домой, мама с удовольствием к нему подсаживалась и начинала ласкового его расспрашивать – кто там был? Что делали? Как вела себя сестра? Сёма, лопаясь от гордости за такое безмерное доверие, нахмурив брови прямо как папа, с большим знанием дела и подробнейшим образом, не упуская мелких деталей, рассказывал маме, что Аделаида делала «правильно», а за что можно было бы её и «наказать». Сёма давно считал Аделаиду «дурой» и надеялся, что её накажут, и она «исправится».

Сёма быстро просёк – если правильно преподнести, Аделаиду наказать могли за многое. Например, за то, что она в «этом доме» смотрела «Тетрадь откровений»! Это было совершенно необходимой атрибутикой всех празднеств. Когда никому в животы уже ничего не лезло, мальчишки отправлялись во двор поиграть в футбол, а девчонки собирались в самой дальней комнате, поставив какую-нибудь не очень любопытную держать дверь, и, ёрзая от нетерпения, перелистывали станицу за страницей такой «тетради». Они, толкались коленями, поминутно поправляли волосы и, хихикая в ладошку, рвали друг у друга эту «тетрадь» из рук.