Татьяна Никитина - Улыбка Лизы. Книга 1

Молодая, с жёлтыми подпалинами на боках, немецкая овчарка, обалдевшая от густоты оттаявших весенних запахов, рвётся вперёд. Обнюхивает всё на своём пути, приподняв лапу, сосредоточенно метит каждый куст. Кожаный поводок натянут до предела, она почти волочит за собой невысокого и щуплого, как подросток, сержанта. Они с Мишей стараются не отставать. Время от времени милиционер подносит к носу собаки рукав разорванного на куски свитера ирландской вязки, того, что изъял следователь. Насыщенно-голубого с синими оленями.

«Блакитный» – называла этот оттенок бабушка Ганна, урождённая киевлянка, эвакуированная в сорок первом вместе с архивом Украинского литературного института в Томск. Вышла замуж за ведущего инженера приборного завода, тоже эвакуированного, и застряла здесь навсегда. Лингвист по образованию, она всю жизнь преподавала студентам эллинский эпос. Единственная внучка Лиза, как две капли воды похожая на любимую бабушку, всё детство декламировала на утренниках отрывки из Гомера и Гесиода, а не нормальные детские стихи, как остальные одноклассники.

Ищут добросовестно, несколько дней, прерываясь на короткие перекуры. Начальник оперативно-разыскного отдела подключает к поисковым мероприятиям водолазов. Томь уже вскрылась. Лёд на реке медленно смещается крепкой глыбой, но местами посинел и разбух, пошёл трещинами, через которые его почти на полметра заливает вода. В местах надломов льдины наезжают друг на друга, опрокидываются, встают торчком, создавая заторы. Опускаться под такой лёд уже небезопасно. Лиза совершенно не понимает необходимости в этом. Она никак не может осознать, почему они до сих пор не ищут живого Пашку.

– В стране ежегодно пропадают больше ста двадцати тысяч человек. Каждого пятого найти не удаётся. Такая вот статистика, – говорит начальник оперативно-разыскного отдела и беспомощно разводит руками. – Охотники и грибники часто пропадают, бомжи. Пока тело не найдено, человек считается без вести пропавшим, – поясняет он.

«Ему очень хочется быть убедительным, хотя мы ему до чёртиков надоели», – думает Лиза, наблюдая, как оперативник отбивает пальцами дробь по вытертому временем зелёному сукну стола.

А он продолжает:

– Пару лет назад в одном селе женщина ушла под воду на озере у всех на глазах, но тело до сих пор не нашли. А тоже считается без вести пропавшей.

– Как долго? – задаёт вопрос Миша.

– Что? – переспрашивает следователь.

Он прекращает барабанить по столу и заметно напрягается: в Мишиных словах ему слышится ирония или даже язвительность.

– Как долго человек считается без вести пропавшим? – уточняет Миша.

– И как долго его будут искать? – добавляет Лиза.

Они не впервые в этом кабинете пытаются прояснить дальнейший план поисков Паши.

– Если судебное решение не принято, то разыскное дело хранится у нас пять лет, а потом в архив. Вы поймите одно: круглосуточно милиция искать не может никого, – устало говорит следователь, собирая в пухлую стопку разбросанные по столу бумаги, – у каждого сотрудника десятки подобных дел. Вот сейчас у меня без вести пропавшими числятся сто сорок семь человек. Вы себе представляете объём работы?

– Я хочу, чтобы Вы внесли ясность, как будет вестись дальнейший поиск моего сына, – настаивает Лиза.

– Мы делаем всё возможное, но за другие территории я поручиться не могу. У них своих «потеряшек» хватает, – сообщает начальник оперативно-разыскного отдела.

– Но Вы же не хотите сказать, что поиски нашего сына закончены?

– Это, так сказать, фигурально… Надо ждать, – вздыхает он, – набраться терпения и ждать.

Каждое слово чуть ли не по слогам. Скосив глаза на запястье с командирскими противоударными часами, даёт понять – время у него не резиновое. Не растягивается.

Лиза и Миша сидят, раздавленные чудовищной безысходностью, и не могут поверить, что всё так безнадёжно.

– Да поймите вы меня – искать день и ночь вашего сына мы не можем. Обратитесь в детективное агентство. Могу даже визитку дать. Они с нами тесно сотрудничают.

Порывшись в столе, протягивает Мише визитку с золотыми вензелями на лиловом фоне.

– Но сразу предупреждаю: поиск людей – занятие не из дешёвых.

На двадцать восьмой день звонит следователь Балабанов, тот самый, похожий на Куравлёва в молодости. По телефону он, слава Богу, не цокает.

– Елизавета Андреевна, вам сегодня к трём надо подойти на опознание.

– Опознание кого? – сжимается она в тугую пружину.

– В низовьях Томи жителями деревни Красный Яр найдено мужское тело, предположительно тринадцатичетырнадцати лет. По антропометрическим данным…

– А при чём здесь я? – спрашивает она. – При чём здесь я?! Вы мне это сейчас зачем говорите?!

Миша, не успевший подойти к телефону раньше, отбирает у неё трубку.

Он настаивает, чтобы Лиза осталась дома и выпила что-нибудь из транквилизаторов, или пустырник, хотя бы чай с мятой, и обязательно надо поспать, пока он сбегает к следователю, но Лиза не слышит. Она натягивает сапоги, путается в рукавах плаща и идёт с Мишей. Трястись в трамвае или автобусе меж потных тел физически невыносимо, и они, не сговариваясь, идут пешком. Долго – через полгорода – и молчат, как чужие. Любая произнесённая сейчас фраза кажется чудовищно-нелепой, как и всё вокруг: невыносимо яркое солнце, неестественно синее небо без единого облачка, галдящие на тополях грачи и особенно дети – беззаботные, смеющиеся, живые дети.

В трёхэтажный анатомический корпус из красного кирпича, на кафедру судебной медицины Миша идёт один. Лиза ждёт его на скамейке, забившись в самый дальний угол университетской рощи. Там, надеется она, никто из коллег или студентов её не заметит и не заговорит, не спросит.

Мозг такой тяжёлый, неповоротливый, а мысли – густые, тягучие, как расплавленный парафин, рождаются с трудом. Обрывочные, неоформленные и оттого кажутся уродливыми и неполноценными. Она не может вспомнить, о чём думала пять минут назад, да и думала ли вообще? Время замирает, и она никак не решит, что ей с ним делать: то ли поторопить, то ли попросить остановиться, то ли потребовать, чтобы оно исчезло. Если нет времени, нет и событий, кажется так? Или наоборот: если нет событий, то нет и времени? Сейчас её мозг ничего не может решить. Он подобен горячему воску, или раскалённому асфальту, или кипящей смоле, на поверхности которой мучительно бьётся, пытаясь освободиться, крошечная пчела. Или это был мёд? Густой, прозрачный, как янтарь, внутри которого просвечивал доисторический комар, увязший в смоле. Остался бедняга в камне, а теперь – в чьём-то кулоне. Возможно, это был перстень? Где она его видела? Она не смотрит на часы и не знает, как долго нет Миши. То ли минуты, то ли вечность.