Георгий Богач - Бегство из психушки

– Я как-нибудь отличу удар от падения. Удар был профессиональный. Называется «кошачья лапка». Бьется сверху вниз костяшками согнутых пальцев по спинке носа. При этом его кости ломаются. Кошкаров служил в ВДВ и занимался рукопашным боем. Это он тебя ударил? Говори!

– Когда я увидел одежу и записку на берегу озера, то понял, что это подстава. Топятся одетыми. Ну, перед тем как топиться, могут, конечно, снять, скажем, рубашку и штаны, но не трусы. Следы вдоль берега привели меня к дому в деревне Яблонька. Из дому выбежал этот сумасшедший поэт Вородкин и обрадовался, увидев меня. Уведите, говорит, меня обратно в палату. Там мне хорошо пишется, и я хочу дописать грандиозную поэму, состоящую из двенадцати баллад. Когда мы проходили мимо озера, я сделал ему боковую подсечку, и он упал лицом в воду. Я прижал его голову к илу на дне, чтобы он от души его нахлебался, и подождал, пока он перестанет дрыгаться. Потом я оттащил его на глубину и оттолкнул подальше от берега. Из-за этого поганца я весь измочился и, кажется, даже простудился, – Изеринский неуверенно кашлянул. – Потом я вернулся в дом за Кошкаровым. Он спал. Я его культурно разбудил и сказал, что нам с ним надо пройти на берег, чтобы помочь притащить в дом его друга, который сломал ногу, поскользнувшись на мокром камне.

– Кошкарова ты тоже утопил? – спросил Нежков, стараясь не смотреть на Изеринского.

– Я довел его до берега, схватил за горлянку, ударил коленом в яйцы, но он, гад, извернулся и ударил меня своей грабалкой по носу.

– Ну?

– Баранки гну! Я очнулся, лежа на спине, а он, мудак, стоял надо мной и разглядывал, жив я или нет. Я его пяткой под коленку ударил, и он упал. Я поднялся, прыгнул ему на грудь, так что ребра хрустнули, и он затих. Потом я его в воду отнес. А он легонький такой, как воробышек. Я его топлю, а он всплывает, топлю, а он всплывает, топлю, а он…

– Хватит! Так он утоп или нет?

– А куда ему деться?

– Надо было его под водой подержать, чтобы он пузыри пустил.

– Его отнесло подводным течением к середине озера. Туча на луну набежала, и я потерял его из вида.

– Ты, Сашка, никому ни слова не говори о том, что меня знаешь и работал у меня в институте в изоляторе для буйных больных. Об этом изоляторе вообще забудь. Его не было, понимаешь? Через неделю-вторую, когда все утихнет, я тебя отсюда заберу к себе. Мне такие ловкие парни, как ты, нужны. А что это у тебя в кармане?

– Это? Это заточка, из гвоздя-десятки сделана. Острая, как шило. Она из руки Кошкарова выпала, когда он, гад, хотел меня ею проткнуть. Я тоже не пальцем деланный, и умею за себя постоять.

– Заточка, говоришь? Это неплохо. Ты ее руками лапал?

– Нет. Я ее в бинтик завернул. У меня в кармане всегда чистый бинт есть на всякий случай. На заточке только пальцы Кошкарова отпечатаны.

– Это очень хорошо. Дай-ка сюда заточку.

– Вам-то она зачем?

– Пригодится, еще не знаю для чего, но пригодится.

– А вы заточку из гвоздя в руках держать умеете? – Изеринский заговорщицки улыбнулся. – Это надо уметь.

– Я воспитанник детдома и в руках такие штуковины держал, что тебе и не снилось.

Изеринский с недоверчивой улыбкой протянул Нежкову заточенный гвоздь.

Владимир Андреевич зажал завернутую в бинт заточку между безымянным и средним пальцами руки так, чтобы шляпка гвоздя уперлась в ладонь, сжал руку в кулак и ударил им в грудь Изиринскому. Заточенный гвоздь с легким хрустом вошел в хрящ между ребрами и попал в сердце Александра Петровича. Тот изумленно посмотрел на Нежкова.

– Вы это что? А? Зачем? – на его губах запузырилась кровавая пена.

– Ты бы все равно спекся. А так – легкая смерть. Нет человека, нет проблем. Считай, что это Кошкаров тебя убил. И так все неприятности из-за него.

Легким шагом Нежков пошел к больнице.

Из-за тучи вышла луна и осветила худощавого человека, который, держась за камыши и припадая на одну ногу, выходил из озера. Мокрая одежда прилипла к его телу, с нее стекала вода. Он остановился около тела Изеринского и внимательно его осмотрел.

– Ну и зверь же вы, Владимир Андреевич. А еще академик. Моим гвоздиком человека убили, чтобы меня же и подставить. Нехорошо.

Кошкаров взялся пальцами за шляпку гвоздя и попытался вытащить его из груди Изеринского, но сил у него не хватило – гвоздь плотно застрял в хряще. Тогда Кошкаров стал на колени, наклонился над фельдшером, зацепил шляпку гвоздя зубами и, напрягаясь, медленно вытащил его из груди мертвеца.

Затем Кошкаров уперся руками в бок Изеринского и, стоя на коленях, из последних сил покатил его к воде. Он вошел по пояс в воду и оттолкнул мертвое тело на глубину. Подводное течение медленно понесло его к середине озера.

Обессиленный Кошкаров вышел из озера, упал на мокрый песок и, тяжело дыша, стал смотреть в небо. Тучи заволокли луну, и землю покрыла мгла.

…Нежков вошел в седьмое отделение. Николай Павлович сидел за столом.

– Коля, в твоем доме выпивка есть?

– На любой вкус. Коньяк, виски, водка, вино.

– Пошли выпьем.

Николай Павлович налил еще по рюмке коньяка. Друзья не чокаясь выпили.

– Коля, свой дружеский приезд к тебе я представлю официальным визитом в твою больницу, о чем немедленно сообщу в Москву. Для такого случая у меня заготовлено командировочное удостоверение, в котором указано, что я направлен в добываловскую психиатрическую больницу с целью детальной проверки ее работы, и начну я это делать сейчас же.

– Зачем?!

– Затем, чтобы к тебе не прислали кого-нибудь другого и он не начал бы копать слишком глубоко и не в том направлении. Двое твоих больных покончили с собой, утопившись в озере. Куда-то исчез фельдшер Изеринский. Такие совпадения не случайны. Что-то подсказывает мне, что эти события взаимосвязаны. Ты, Коля, в своем Добывалове оторвался от реальной жизни и забыл, что события надо просчитывать на два-три хода вперед. Ответь мне на такой психологический вопрос: если на тебя движется разъяренная толпа, что ты будешь делать?

– Куда-нибудь от нее спрячусь.

– Неверный ответ. Надо к ней присоединиться и вместе с ней искать тех, кого ищет она. Желательно при этом громче всех кричать, возмущаться и ругать тех, с кем она хочет расправиться. Второй вопрос: а что ты будешь делать дальше?

– Незаметно улизну из этой толпы.

– Опять неверный ответ. Надо внедриться в руководство этой толпой, потом ее возглавить, направить на собственных врагов и ею же их раздавить. Привести пример? Пожалуйста. Кто громче всех при советской власти позорил, топтал и клеймил «шарлатанов, знахарей, и неучей, позорящих советскую медицину и называющих себя костоправами»? Те, кто сегодня возглавляет кафедры мануальной терапии, «имеющей глубокие народные корни костоправства». И они же сегодня ругают своих врагов, которые якобы были против костоправства – «чистого и глубокого родника и истока мануальной терапии». Хотя все было наоборот! Прав тот, кто громче всех кричит, а тот, кто молчит, всегда неправ, потому что молчание – признак страха, а страх – признак неправоты. Чтобы тебя не раздавили, надо быть с теми, кто давит. Это аксиома. Ты даже не подозреваешь, как легко управлять толпой. Нужно только раньше всех бросить клич, лозунг или обвинение. И толпа пойдет за тобой, потому что все подумают, что именно тебе поручили ее повести. Я, академик Нежков, который разработал критерии, симптоматику и лечение вялотекущей шизофрении, первым назвал ее маской, прикрывающей борьбу с инакомыслием. А почему? Потому что сейчас инакомыслие и плюрализм стали модными. А от моды отставать нельзя, ибо модники, которые ратуют за плюрализм, тебя же и затопчут как ретрограда. Плюрализм – это тот свисток, в который уходит пар протеста. Он отбирает все силы у возмущенной толпы. На остальные действия у нее уже не остается ни сил, ни желания. И ее, уставшую от плюрализма, можно потом вести куда угодно.