Михаил Липскеров - Город на воде, хлебе и облаках

Итак, после неудачного налета татаро-монголов на Город в живых остались лишь два татаро-монгола, которые, в принципе, были арабами из Медины. Абубакаром и Муслимом. Садовником и поэтом. Садовник долго ходил по окрестностям Города, глядя в землю, пытаясь что-то найти. Хотя, как вам должно быть известно, что-нибудь путное можно найти только на небе. Ибо там, на небе, и живет начало всех начал. И неизвестно, сколько бы он так ходил, если бы однажды не встретил на пути Пиню Гогенцоллерна и реб Бенциона Оскера, вторую неделю обсуждавших, что хотел сказать посетивший некогда Город Екклезиаст стихом «Не познаешь ты путей ветра, не знаешь, откуда кости в животе у беременной, – так и не познаешь и дел Бога, который творит все». И после скитаний сели у постороннего камня, чтобы перекусить яблоком (я вас умоляю, не ищите смысла в слове «яблоко», ибо это было простое яблоко сорта ранет, яблоко для еды, а не для соблазна). И вот они ели это яблоко сорта ранет, а семечки сплевывали на землю. И эти семечки присыпал землей Абубакар Фаттах. Аллах (Господь, кто не знает) опустошил над ними облака. И семечко яблока умерло и в смерти дало жизнь. А пришедший брат Абубакара поэт Муслим произнес над ним стих: «Человек бросит семя в землю, и спит, и встает ночью и днем; и как семя всходит и растет, не знает он, ибо земля сама собою производит сперва зелень, потом росток, потом полное деревце. И так вырастает яблоня». Хороший стих. Я же вам говорил, что садовники и поэты важнее воинов. А вот кто важнее: садовники или поэты, я сказать не могу. (Позднее этот стих переделал несколько на свой лад один человек по имени Исса из Назарета. Тоже, между прочим, поэт. И пророк. Убили его за его пророчества. Недалеко от Назарета. И не стало пророка в своем отечестве. Опасное дело – поэзия. Но без нее нельзя. Яблони без нее не растут.)

И вокруг этой яблони, от семян ее, вырос яблоневый сад сорта ранет, который потом нарисовала девица Ирка Бунжурна и в котором от Симы и Гирша бен Гирша некогда произошел Шломо Сирота. И расположилась деревня Хацепетовка. И когда в нее пришло Горе, то остался один Шломо Сирота. И братья Фаттахи, которые и спасли Шломо Сироту. А выжили они потому, что без садовника и поэта не выживет и Земля.

И у меня уже смешалось в голове, что было раньше: девица Ирка нарисовала яблоневый сад сорта ранет, а потом его посадил Абубакар Фаттах, а озвучил Муслим Фаттах или все было наоборот, – но какое это, я вас спрашиваю, имеет значение, ибо вот вам сад, вот вам садовник и поэт Фаттахи, а где-то в Городе живет Шломо Сирота. И там же на площади Обрезания жители Города ждут, чем закончится арабское совещание в арабском пригороде после пятничного намаза. Ах да… Я обещал вам рассказать, как в нашем Городе образовался арабский квартал.

А вот так вот и образовался. В яблоневом саду. Тот, который на небе, привел в него женщин и мужчин, которые за века после хиджры устали от резни друг друга и других, чтобы они чуток поуспокоились и пожили рядом с теми, кого резали, и подумали… Был среди них такой пророк – Абу Али ибн Сина, который рассказал, что лучше лечить, чем резать. И вот уже много веков в нашем Городе рядом с евреями и христианами живут арабы.

«Аллаху Акбар»,

«Аш-хаду алла илаха иллалах»,

«Аш-хаду анна Мухаммад Расул Аллах»,

«Хайа ‘ала-с-Салах»,

«Хайа ‘ала-л-фалах»,

«Аллаху Акбар»,

«Ла илаха илла-лах», –

кричал муэдзин с минарета, и к мечети со всех концов Города заструились его обитатели в надежде, что наконец-то будет решен вопрос об изводе со священной для всех площади Обрезания всем осточертевшего Осла.

Целый ряд арабов, исключая братьев Фаттахов и имама Кемаля уль Ислами, не участвовавших в предыдущих событиях, были изумлены появлением в квартале такого количества иноверцев и стали готовиться к беженству, предварив его небольшой интифадой, переходящей в джихад. И вот уже были вынуты сабли, сохранившиеся от Салах-эд-Дина, пушчонки от султана Османа, оживили скелет Джавлета, которого таки достал Саид, ну и подсобирали булыжничка, оружия арабского пролетариата. Детишки закатали рукава, женщины натянули на глаза хиджабы, никабы и прочие паранджи, а мужчины сняли башмаки и зашли в мечеть, чтобы помолиться перед джихадом. И забрать хранившиеся там «Калашниковы».

Неверные, увидев не совсем дружественные приготовления, вытащили из-под полы лапсердаков «Узи». А должен вам сказать, несмотря на весь свой российский оружейный патриотизм, что «Калашников» супротив «Узи» – все равно что плотник супротив столяра. И вот-вот могла завязаться кровавая битва, и никакого вам намаза, и никакого мирного сосуществования конфессий, а за дружбу народов я бы даже и не заикался. И если вы в такой ситуации что-нибудь вякнете на предмет Осла на площади Обрезания и связанного с ним одной цепью Шломо Грамотного, то дуэт «Калашникова» и «Узи» это вяканье может сильно заглушить. И вот вам третья мировая война в одном отдельно взятом городе. Вам оно нужно? Вот и мне тоже совершенно нет. Мне война эстетически не близка. Вот поэтому я и выпускаю на арену моего любимца и в какой-то (не знаю в какой) степени альтер эго маклера Гутен Моргеновича де Сааведру. Как вы помните, в нашем Городе его одинаково хорошо принимали и в церкви, и в синагоге. Так почему бы его так же хорошо не принять и в мечети? А? Как вы думаете? Нет, я вам ничего не навязываю. Но если человек в пятницу утром приходит к мечети на зов азана в чалме и задолго до входа снимает лакированные чувяки от Моше Лукича Риббентропа, то ведь на них же не написано, что это глубоко еврейские чувяки. Вполне себе международные чувяки. И выглядит Гутен Моргенович так, как будто только что отзавтракал с имамом Али. И с десятью другими имамами ожидает прихода двенадцатого. По имени Махди.

Я понимаю, что это имя вам, людям, далеким от ислама, ничего не говорит, но я вам намекну, что это мусульманский Иисус. Только к христианам он уже пришел, и уже ждут его второго пришествия, а к этим пацанам он еще даже и по первости не наведывался.

Так вот, появление Гутен Моргеновича отменило третью мировую войну, и мусульмане, поснимав башмаки, сапоги и чувяки, вошли в мечеть. И оттуда послышался практически треснувший голос имама Халиля уль Ислами, вещающий что-то невыносимо божественное.