Алексей Лукшин - Семён Светлов

– Неумно. Надо верить или не верить.

– Да. Верно. Но главное – не спорить.

Семён понимал бессмысленность затеянного разговора. Возражения его были неуместны. Он ехал туда, что, в общем-то, на деле отрицал. Противоречие – плохое подспорье в вере. А ему сейчас хотелось верить хоть во что. Лишь бы помогло.

У дома целительницы, на вид ничем не выделявшегося от других, было одно отличие. У неё отсутствовал огород, а на его месте росло много плодовых деревьев-саженцев: яблони, вишни, а может, сливы. Все они были высажены несколько лет назад и плодов не давали. Невысокие, они составляли ровные однообразные ряды начавших жизнь, расцветших и неокрепших стволов.

Перед подъездом, который служил лицевой частью дома, земля и трава были вытоптаны и слегка посыпаны песком. Таким образом создавалась видимость не зарастающей, буквально вытоптанной, народной тропы.

Они поднялись по высокому крыльцу. За дверью был ряд ряд ступеней, ведущих вниз. Проход сужался. Потолок низко нависал над головой, приходилось нагибаться.

«Вероятно, сама хозяйка пользовалась другим входом», – отметил Семён. – Зачем? Непонятно. Может, загадочность напускала. Дело её».

Приём происходил так. Усадив Семёна в удобное кресло, целительница мягким дружелюбным тоном начала расспрашивать Семёна. Советовалась с ним в ничего не значащих вопросах тоном робкого подмастерья.

Потом, усадив его на добротный, массивного дерева стул на высоких ножках, с прямой спинкой и подлокотниками, попросила рассказать о принимаемых им во время болезни решениях и некоторых событиях до неё. Она вела разговор так, что давала собеседнику оценочную установку на равность, иногда в заключение махнув безразлично рукой, словно показывая равнодушие и незаинтересованность.

Затем она усадила его на стульчик, похожий на шляпку большого белого гриба. На нём не только сидеть было невозможно, но и удержать равновесие было сложно. Она стала рассказывать, как надо поступать и как относиться к советам и рекомендациям. Временами он подходила вплотную и шептала на ухо. По-свойски дотрагиваясь до него, она трогала попеременно то за ногу, то за плечо, словно тренер, который положив широкую ладонь на спину, напутствует своего любимца – будущего чемпиона – перед ответственным матчем. Смешение разных чувств и эмоций испытал тогда Семён.

Тусклый свет, исходящий от нескольких свечей в разных местах маленькой комнаты, угнетал.

Выйдя на улицу, он свободно вздохнул. Непонятность – больше ничего.

Семён с большим удовольствием опустил спинку пассажирского сиденья и развалился на ней. Он крайне не желал задумываться над тем, что было.

Маша, задержавшись в доме, подошла к нему через несколько минут. Он протянул две красных купюры. Посмотрел на неё, спрашивая глазами: «Хватит?».

– Сёмочка, на здоровье никаких денег не жалко. Вот увидишь. Всё будет хорошо.

Она продолжала стоять, как бы вымаливая на его здоровье ну хоть ещё немножечко. Он добавил ещё одну купюру. Она одобрительно кивнула.

Возвратившись к целительнице, она отдала ей одну купюру. Жёстко сказала:

– Хватит. Посмотрим, вернётся или нет.

Та спрятала купюру. Маша, отвернувшись, тоже спрятал оставшиеся деньги.

Сойдя с крыльца, она ласково улыбнулась Семёну. Замедлив шаг возле машины, игриво помахала ручками. С чувством выполненного долга села в машину. Семён рассматривал большой флакон с целительным снадобьем.

Тронулись молча. Он открыл флакон и понюхал. Как ужаленный, отстранился от флакона.

– Это же на спирту.

– Ну и что? – бесшабашно удивилась она.

– Мне сейчас спирт очень противопоказан. Категорически.

Маша, не глядя на него, сказала:

– Глоток. Один глоточек вечером, ничего страшного. У неё медицинское образование. Она не хуже твоих врачей разбирается. Поздно ты к ней пришёл. А уж с немцами сравнивать, так она по своим знаниям за пояс их заткнёт. Они теоретики, она практикующий, можно сказать, врач. И практик большой. Она обычно рекомендует три раза в день, а тут почувствовала, что тебе на спирту нельзя, потому только один.

Когда выезжали из деревни, Семён обратил внимание на вывеску с названием населённого пункта.

– Деревня Отъездное. Не здесь ли тётка Меланья обитала? Тоже лекарь в пятом поколенье. Знакомое название вроде. Уже слышал его.

– Это она же, – Маша обрадовалась этому. – Раньше, когда только от некоторых болезней излечивала, она тёткой Мелашей звалась. Сейчас расширила практику, съездила на учёбу. Видел фотографию на фоне монастыря в Тибете? Она и там была. За эти снимки её в полицию забирали, она штраф большой заплатила. Ну и оставили ей снимок. Это весомое доказательство. Позже она имя Антонина приняла.

Священнослужители, когда в монахи постригаются, имя новое обретают. Так и она. Всё по вере, как полагается.

– Ну да! Что-то есть в ней.

– Она сказала: хочешь излечить его – привози сюда вместо больницы. Лучше каждый день.

– Можно попробовать – согласился Семён с обрадовавшейся после этих слов подругой, – калек около её дома уйма. Действительно стекаются к ней.

Утомлённый Семён уснул.

На второй день всё происходило по тому же плану, только прозорливая бабка Антонина не стала тратить время на разглагольствования, считая, что Семён её стараниями, словно оказался в котомке и никуда от неё уже не денется.

«Видно, человек здравомыслящий, продвинутый, знает, откуда в современном мире здоровье черпают. Никогда не надо со счетов сбрасывать прошлые достижения».

Иногда ей в голову приходило на законодательном уровне укрепить позиции лекарей-самоучек, в частности, она думала только о себе. Она помышляла в будущем выдвинуть свою кандидатуру на выборах. А там, присмотревшись, и закон необходимый устроить. Но это планы, мечты.

Единственное, что сдерживало: если официально утвердить закон, может ли она рассчитывать, что её место не займёт какая-нибудь более матёрая, прости господи, пронырливая (да что же такое в голову лезет?). Удачливая. Нет же. Прозорливая. Вот точно. Как же по вкусу пришлось ей это слово. Она взяла его за исходное. А от него придумала и прозорливость, небом ниспосланную, и что ведает она всё прозором своим.

Маша снова, как и вчера, взяла у Семёна деньги, зашла в дом и отдала положенное Антонине. Улыбнулась и хитро подмигнула глазом.

Тем временем Семён в машине развернул газетный кулёк с горстью пересушенного чёрного перца-горошка. Разглядев, что это такое, понюхал. Ничего, кроме отвращения, не испытал. Бросил кулёк небрежно на панель перед лобовым стеклом. Некая сила торкнула по мембране души, и пошла вибрация, эхом отозвалась в разуме. Он спохватился. Непонятная тревога заставила его переложить этот кулёк в карман.