Алексей Лукшин - Семён Светлов

Торопливый тон Марии прозвучал в темноте коротко и ясно, как сигнал бедствия.

– Андрей, приезжай.

«Вот, – пробежало в голове, – и подвели итоги. Похоже, случилось, а может… Может».

И это «может» в мыслях закружило во всевозможных вариантах. Андрей пожелал, конечно (он никогда не признался бы в этом вслух), чтобы друг умер, а он бы узнал об этом потом, спустя какое-то время. Так бы он остался в памяти вроде как живой. Ещё он не хотел видеть его перед смертью. Уже перед ожидаемой смертью. «Как это бывает? В кино-то я видел. Кто скажет, кто ответит на вопрос: зачем так устроено, что, например, я должен ехать и смотреть другу в глаза, зная, что он умрёт, а я останусь жить? Кто это придумал? Как это произойдёт? Я подойду к нему. Мы посмотрим друг на друга. И кто-то из нас скажет: „Ладно, друг, пока!“ Или: „Ну ты это, не заходи ко мне больше. Не звони. Вспоминай только. А увидимся или нет, мы этого не знаем“. Куда понесло?»

Андрею в глубине сознания стало стыдно собственных мыслей. В его голосе не было даже намёка на то, что в нём происходит надлом, зарождавший сомнение. Сомнение, что ему надо предпринимать шаги, которые он считает бессмысленными и ненужными. Но он их сделает. Не зная зачем. Есть такая условность у живых людей. Нарастала пустота и нежелание продолжать размышления на эту тему. «А ей, жене, хуже!»

Сохраняя ровность в голосе, он сказал (надо же было что-то сказать):

– Спокойно. Не торопись. По порядку.

А в голове кружило: «Не нелепо ли звучали слова?» И тут же сам себе ответил, подумав: «Ничего, не нелепость!» В такой момент всё звучит естественно и правдоподобно. Разве кто может усомниться, что человеку, стоящему у гроба, в самый этот момент может захотеть засмеяться? А если и так, то расценят, что с ним истерика началась. Тронулся. Тронулся умом. А ведь может человек подумал и что-то припомнил, даже, например, случай из жизни с покойным, когда произошло нечто смешное, такое смешное, что и надо-то только смеяться. И друг вряд ли бы его осудил за это. За то, что он вот так, вопреки устоявшемся традициям, взял и засмеялся. Да были бы вместе, и он бы, несомненно, не иначе, расхохотался. Разве это плохо – вспомнить дружеский жизненный шарж и повеселиться?

Андрей пытался сосредоточиться на разговоре, но все мысли крутились сами по себе, и ему был интересен их ход.

«Когда ещё о таком подумаешь!»

С внутренним усилием он слушал Машу.

– Священник был. Не понимаю. Семён хочет одно сказать, а говорит совсем другое. По нему видно. Как будто другой кто его языком ворочает, а не он вовсе, – и ни с того ни с сего добавила: – Приезжай.

– Да, приеду, – заверил он, – приеду.

Похоже на глупость, но он спросил:

– Считаешь, надо? Всё, прощаемся? Может, поживёт? А-а-а! Как он?

В ответе, которого он ждал, заключалось то многое, что связывало его бренность с бренностью того человека. Понимая, всё же ждал, как бы оттягивая момент. Момент тянувшихся минут, называемых жизнью. Той отсрочки, которой ему было не жалко для этого человека. Если бы она понимала, отсрочка. Он тянул и ждал. Маша произнесла более чем по-человечески, по-бытовому:

– Тогда можно не успеть.

«Вот как в игре. Ты банкрот! Для тебя всё закончилось. Люди подтвердили».

– Еду. Я понял.

Отрывочные слова, которыми выражалась действительность, Андрею показались грубыми и циничными.

«Наверно, так надо, – в мыслях возникла сиюминутная пауза: – кто же, в конце концов, знает, как надо, какими словами говорят, выражаются. Цинично – не цинично. Умирает близкий человек. Вот что цинично по отношению нас к нему или его к нам».

Он снова сосредоточился, прислушиваясь к Маше.

– Заговаривается. Проваливается не в сон, а не знай куда. Вроде в сознании, а говорит посторонние вещи. Рассудок теряется. Временами не узнаёт. Приезжай. Он тебя должен узнать. Пусть тебя узнает.

Она говорила так, будто от этого что-то зависело. И слова звучали, как последняя просьба.

– Пройдёт время, он не поймёт кто. Андрей, я, я…

Она волновалась. Горло сводило, слова прерывались.

– Хочу, чтобы он узнал тебя. Ты один, кто никогда от него ничего не хотел. Ты светлое пятно в его жизни, среди тех людей, кто его окружал.

Андрей сжал пальцами лавочку что есть силы. Захрустело. То ли сухое дерево, то ли суставы.

Как бы ему не хотелось туда ехать. Как внутренне не желал он того. Но он даже мысли не допускал, что может не поехать.

– Через три часа буду, – на всякий случай прибавив полтора часа, сказал он. – Попробую быстрей.

– Наверно, сегодня случится.

Слова прогремели неожиданно. Они встряхнули Андрея.

«Что значит сегодня? – пронеслось в голове. – Время-то к полуночи. Опять нелепый вопрос к самому себе», – подумал он, дослушивая жену друга.

– После, как священник ушёл, мы Даню к моей маме отослали. Отец Игорь настоял: «Пускай подойдёт и до свиданья папе скажет». Мы так и сделали. Тебя ждём.

Андрей мчался на квадроцикле по ночному лесу. Звук подвывающего мотора, вибрация машины, кочки и ямы лесной дороги заглушали сознание, как у подвыпившего водителя.

Физические и умственные силы были, словно бы искали бури.

Мерещились глаза убитого кабана. Странные тени перебегали дорогу, но торчащие пни и выступавшие из земли, как локти и колени, корни деревьев куда-то подевались. Конусовидная труба света от фары не успевала освещать дорогу. Скорость машины и возможности водителя опережали лучи света, которые часто упирались в стену леса. Как из ниоткуда выползал поворот. Квадроцикл на секунду успокаивал свой гул и затем снова, будто получив передышку, как неугомонный бык вздрагивал, взбеленившись, с усилившимся рвением бросался вперёд.

В доме охотников никого не было. Быстро скинув с себя одежду и надев спортивный костюм, Андрей подошёл к зеркалу.

«Прилично довольно-таки. Умоюсь, намочу волосы, потрясу головой и порядок – за брутального мужчину сойду. А каким мужик должен быть на охоте? Небритый, немытый. Впавшие от нехватки воды в организме глаза и щёки. Острый подбородок и скулы. Мечта женщины, возжелавшей самца-захватчика.

Он сел в автомобиль и повернул ключ. В салоне пахло кожей и жареным мясом от надетого костюма, который впитал этот запах за пару дней висения в доме.

Пятилитровый мотор мягко взревел, набирая мощность на больших оборотах. Прошло несколько секунд, и двигатель бесшумно зашелестел.

«Не буду звонить товарищам. Тоже небось сидят на лабазах. Всматриваются, вслушиваются. По телу мурашки кишат, как вши. Кто вернётся – сам увидит, позвонит».

Машин на трассе было мало. Колёса словно прилипли к асфальту. Управлять автомобилем после квадроцикла было легко. Словно пловцу во время плавания дали снять зимнюю одежду и разрешили плыть вольным стилем. Машина была оборудована рацией дальнобойщиков. Андрей спросил: