Василий Аксёнов - Десять посещений моей возлюбленной

Поехали по тракту в сторону деревни Масленниковой.

Проскочив по высокому, восстановленному уже после половодья мосту шиверистую Тыю, к Кеми свернули по тропинке. Остановились на яру. Как перед бездной.

Вверху небо. Внизу небо. Отраженное. Кругом – тайга, тайга, тайга.

К реке спустились.

Пестрый камешник. Мелкий. Обкатанный. Коснись его пальцами – не остыл.

– Не смотри, – говорит Таня.

– Нет, нет, – как испугался будто, говорю. Язык сухим стал – так мне кажется. Как лист лавровый. Шевелю им – проверяю: не умер.

Раздеваюсь лицом к Кеми. Таня, за спиной у меня, – лицом к яру. Чувствую. Не только Таню, но и яр.

Не оглядываясь, залез в воду. Вода и действительно тут намного теплее, чем у нас.

Поплыл на середину. Вернулся. Про себя думаю: «Плыву посажёнки».

Кролем – так оно вроде называется. Стараюсь.

Таня в реке уже. Плавает. По-собачьи . Одна голова. Волосы – сухие. Перед лицом ее волна зеленая – под цвет глаз, – сомкнула Таня плотно губы. И улыбается – хоть помирай: в жизни не видывал такой улыбки. Еще – над речкой…

– Здо́рово, – говорю. Про что-то. Про все. Сам – в воде, а кажется – где-то.

Про время думаю. Не суток. Про то, что будет. А настанет ли?.. Нависло.

– Угу, – говорит Таня, не размыкая губ. Мало зеленого в глазах ее осталось – зрачки вытеснили – черные. Как дно.

Отплыл, думаю: «У всех людей губы, а у нее… они… какие-то… красивые».

Нырнул – вижу ее, Таню, на фоне светлого неба. Трусики и лифчик у нее – белые. След самолета в небе – тоже белый. Долго не выныривал.

Но – вынырнул.

Вижу: глаза у Тани беспокойные – моргает. Вижу: ресницы у нее…

– Так… больше… не делай, – говорит, приподняв над водой подбородок. Как заикается – вода мешает говорить.

– А чё?

– Ну, просто так, не делай больше этого.

– Могу, – хвастаюсь, – еще дольше.

– Не надо, – говорит. – Тут как-то парень утонул.

Искупались. На берег вышли. Следы мокрые на гальке – наши: мои – обычные, ее – красивые. Взъем у ступней ее высокий – украдкой это разглядел. Мы – будто сблизились немножко.

Комары облепили, кусают. Торопливо одеваемся. Спина к спине. Плеча ее нечаянно коснулся, и закружилась голова – мокрой ногой запутался в штанине – чуть не упал. Таня не видит – не смеется. И про себя подумал: «Малахольный».

От ребят слышал – все по-другому. Ребята – смелые, а я…

Оделись. На яр, не обуваясь, вскарабкались. Постояли, видом полюбовались – словами если: замечательный. Послушали таежную тишину, вскрики птиц и всплески рыбы – как вечность. Чем-то послушали. Но не ушами. Отозвалось где-то. В душе, наверное. Если была бы.

Подняла Таня с земли две сосновые взъерошенные шишки. Одну мне протянула, другую себе в карман рубахи положила. И я свою в кармане спрятал.

Это на память? Да, наверное.

Стою, думаю: «Не сестра она мне, не подружка… Девушка». Слово какое-то – такое…

Обулись. Поехали.

Подвез Таню к ее дому. Шумит кто-то в доме – стучит чем-то громко, ругается.

– Папка, – говорит. На палец себе смотрит. И говорит еще: – Заусеница.

– А чё? – спрашиваю.

– Выпил, – говорит. И говорит: – Пойду. Вставать завтра рано – полоть гряды.

– Ты мне напишешь?

– Ты сначала.

– Хорошо.

Написать мне письмо, думаю, – запросто.

Хочу взять ее за руку, но не смею – не знал себя еще таким я трусом – а оказался.

Пошла Таня. Сама – красивая. Походка – тоже. Талия: как будто нет ее там – под рубахой. Но я-то видел – есть, конечно, – тонкая. Волосы – высохли, пышные – до лопаток. Всегда мне нравились такие – солома с сеном. В воротах обернулась. Глаза к северу – зрачки сузились. Я к нему, к северу, спиной. И мое сердце:

В ём чё-то екнуло .

– До встречи, – говорит.

– До скорой, – отвечаю. Ее слышу. И – себя. Не повторяю.

– Еще приедешь?

– А ты хочешь?

– А ты?

– Хочу.

– И я хочу.

Ушла. Смотрю на ворота. Представляю – как будто вижу: не ушла. Слышу: шаги ее – настил, наверное, в ограде. Утихли. Следом – подумал про чердак.

Поехал к клубу. Не по дороге будто, а – по небу, на самолетный след едва не натолкнулся.

Никого в клубе. Замок на двери. Под навесом пусто: движка нет – унесли его куда-то. Не видно друга моего.

А я – торжественный какой-то.

По всей деревне, по той и по другой улице, радостно прокатился, но нигде его, друга моего, не обнаружил. Посвистел – не отозвался. Ну, думаю.

Решил, что он пешком отправился домой, – всю жизнь такой – нетерпеливый.

Догнал его – прошагал он уже с километр. В белой рубахе – издали его заметил. От комаров веником черемуховым, вижу, яростно отбивается. Дым от него клубится сизый – курит.

Меня слышит, вредный, но не оглядывается. Меня – мой мотоцикл то есть.

«Жених, – думаю. – Выфрантился. Для комаров».

Остановился около него.

– Ты чё? – спрашиваю.

– А чё?! – говорит.

– Чё не дождался?

– А я откуда знаю, где ты блудишь… и сколько там еще про… это?..

– А Дуська-то?

– Чё-то ушла… Ей завтра рано подниматься, – уронил под ноги окурок, вмял его в гравий каблуком – хрустко.

– Садись, – говорю. И говорю: – Может, пешком?..

Он говорит:

– А чё гогочешь?

Сел Рыжий на мотоцикл. Спиной чувствую – сердитый. Обтрепанный черемуховый веник швырнул в сторону.

– Совсем заели, – говорит.

– Кто ж виноват?.. Так и сидел бы там, около клуба.

– А там чё, думаешь, их меньше?! Давай поехали.

Согласен.

Едем.

Воздух. В лицо – ветром. Прохладно.

Шестнадцать лет уже – как много.

Звезда сзади. Венера ли. Пусть будет она. Низко совсем – над самым уже лесом – как будто в Кемь за ним глядится. Кемь ее где-то отражает.

Тракт – пустынный. Зайцы лишь выскакивают на дорогу, бегут с нами наперегонки. Но уж куда им – скоро сворачивают, сдавшись, на обочину. Сидят в траве, наверное, оторопели. Или бегут еще – никак не остановятся.

Орем во все горло. Мотоцикл перекрикиваем. Я одну песню. Рыжий – другую. Лес откликается на обе – беспристрастен.

Ну, думаю.

О чем Рыжий думает, не знаю.

В Ялань молча въехали. Ночная она – сонная – тревожить жалко: родная.

Алеет северо-восток – день там взбирается на Камень. Вершины лиственниц на кряже вспыхнули. На одну из них заберусь как-нибудь – подумал. С биноклем. И на Черкассы посмотрю – с Камня их видно.

Мотоцикл, отключив двигатель еще метров за двести до дома, с Рыжим подкатили, рулем приткнул к поленнице его я. Завтра, подумал, загоню.

Попрощались. До завтра вроде. До сегодня.

Рыжий – домой, а я, воротами не стукая, сразу в гараж к себе направился.

И только, кажется, прилег, как уже будит меня мама:

– Пятый уж час. Олег, вставай, пойдем окучивать картошку.

Не открывая глаз, сижу на раскладушке, в поисках штанов вокруг себя рукой шарю и туго думаю: «Когда же выспаться дадут мне?!»