Александр Проханов - Крейсерова соната

– А ты кто такой? – спросил его агент «Блюдущих вместе». – Есть документы?

Другой попытался схватить его за локоть.

– Чего к человеку пристали, шляпы… – произнес пожилой рабочий, оттесняя агентов. Другие люди заслонили Плужникова, повлекли к троллейбусной остановке, посадили в отъезжавший троллейбус. Он сел у окна. Глядел, как проплывает мимо хамовническая златоверхая церковь, и не мог понять, кто вложил ему в уста эту проповедь, кто побудил проповедовать, повторял душевную фразу, которой его одарили: «Не надо отчаиваться…»

Президентский кортеж мчался по Москве, напоминая черную сверкающую комету. Тяжеловесные головные машины с хромированными ножами резали автомобильный поток, сбивая с дороги нерасторопных водителей, так что в стороны летели и перевертывались охваченные пламенем автомобили, с хрустом шмякались о стены домов.

Ревел сиреной огромный, похожий на катафалк вагон, где размещался центр правительственной связи, подвижной командный пункт стратегических ракет и несколько личных президентских звездочетов и экстрасенсов, поддерживающих постоянный контакт со своими американскими, английскими и израильскими коллегами. В отдельном автомобиле размещалась мобильная клиника с аппаратом искусственного дыхания, искусственными сердцем и почкой, искусственным мозгом и банком готовых для пересадки органов, включая семенники юноши, погибшего утром от ножевого удара. В нескольких автомобилях ехала свита референтов, журналистов, придворных шутов, карл и карлиц, горбунов, массажистов, юмористов и эстрадных певцов, которые в дороге продолжали ссориться, ревновать, подстраивать друг другу мелкие пакости, так что пресс-атташе Президента время от времени больно шлепал их мухобойкой. В замыкание следовали два броневика с охраной, которая расстреливала из автоматов подозрительных, остановившихся на тротуарах прохожих, состязаясь в меткости и стрельбе влет. В центре кавалькады, в бронированном, с тонированными стеклами «мерседесе» сидели Модельер и Счастливчик, и первый, забавляя Президента, мило шутил, вспоминая недавнюю устроенную министрам нефтяную ванну.

– Вообрази, как только мы покинули горнолыжную трассу, на место прибыла команда Гринпис. Эти активисты вылавливали наших министров из нефтяной ямы большими сачками. Потом мыли растворами. Вывешивали с помощью прищепок на просушку. Мужественней всех вели себя «слабовики» – никто не заплакал, не обмочился. Чего не скажешь о Министре бескультурья и матерщины, который сразу потек как сосулька… Но самое забавное произошло, когда несчастных пришел проведать Патриарх Хайлий Второй. Святейший забыл предупредить парней из Гринписа, что он эфиоп. И они посадили его в таз и долго терли мочалкой, полоскали в «Ариэле», драили пемзой, окунали в легкий раствор кислоты. И все напрасно! Патриарх-мученик изрек: «Не все белое, что снег!.. Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспаривай глупца!» После этого пошел окормлять министров.

Счастливчика смешило до слез забавное повествование Модельера. Он хохотал, глядя, как перевертываются за окном охваченные пламенем лимузины, снайперские выстрелы поражают подозрительных пешеходов и те с пробитыми головами валятся на проезжую часть.

Они мчались теперь по Волгоградскому проспекту к Кольцевой, где в районе Капотни у Москвы-реки располагалась громадная художественная мастерская под открытым небом, принадлежавшая всемирно известному скульптору Свиристели. Там высилась непомерная, уходящая в стратосферу скульптура, получившая у москвичей наименование Колосс Московский. Эту статую маэстро торопился завершить ко дню венчания на Царство. Работы кипели и днем и ночью. Модельер и Счастливчик совершали инспекционную поездку. На минуту умолкли, глядя на далекую, возвышавшуюся над городом скульптуру, чья голова терялась в тучах, а вдоль всего непомерного тулова едва поблескивали вспышки электросварки.

– Неизвестно, как воспримет мое венчание народ, – задумчиво произнес Счастливчик, и его милое лицо с серыми глазами навыкат затуманилось невысказанными тревогами, отчего стало еще милее.

Глядя на это обаятельное, с золотистыми бровями лицо, Модельер подумал, что не напрасно две юные певицы-лесбиянки, разносящие по всему миру славу о русских девушках, исполняют хит: «Мы родим от Президента, и только от него, только от него, только от него…»

– Ты говоришь – «народ»… Но русский народ два тысячелетия живет во сне. Его история приснилась ему. Приснились цари, вожди, демократы. Мы навеем ему еще один сон – твое венчание на Царство. И, поверь мне, это будет удивительный сон, как у роженицы под веселящим газом. Я уже дал приказ собирать веселящий газ, который выделяется ночами вокруг подсвеченных, иллюминированных зданий…

Счастливчик не ответил. Нос его начал удлиняться, загнулся вниз, как у попугая. Весь он порос пышными перьями. Модельер понял, что Счастливчик мимолетно подумал о птице фениксе… и обрел ее образ.

Они подкатили к стройплощадке, где раздавались металлические гулы. Из неба вдоль медного туловища текли голубые ручьи сварки. Подъезжали и отъезжали тягачи, доставлявшие огромные рулоны листовой меди. Было людно, пахло металлом. Колосс Московский уходил в небеса, и на его плечах, словно пышный воротник, скрывая голову, лежало голубое облако.

При входе их встретил маэстро Свиристели. Он сиял радушием и преданностью, склонялся в глубоком поклоне.

– Счастлив видеть того, кто послужил прообразом моей поднебесной скульптуры, – произнес Свиристели, делая грациозный взмах рукой, соединяя этим взмахом Счастливчика и его медное исполинское подобие.

– Неужели я так велик? – спросил смущенный Счастливчик, поднимая глаза в небо.

– Он мал по сравнению с вами, – ответил Свиристели, тонкий льстец, царедворец, придворный скульптор, мастер бронзовых миниатюр, которыми уставил весь земной шар, соединив Землю с верхними слоями атмосферы. Его исполинские скульптуры, поставленные на всех континентах, полые внутри, обладали свойством печной трубы. Не утихавший в вышине ветер, попадая внутрь скульптуры, производил рев, как дымоход в бурную осеннюю ночь. С некоторых пор над Землей установился непрерывный душераздирающий вой, несущийся с небес, и народы, склонные к антиглобализму, смирялись, прислушивались к жутким рокотам неба, жили вобрав голову в плечи.

– Та небольшая скульптура на стрелке Москвы-реки, что я поставил во славу вашего великого предтечи, является настольной миниатюрой по сравнению с этой. Монблан уступает вашему изображению на целых шесть метров. – Свиристели скромно улыбался, зная за собой всемирную славу величайшего из зодчих, которому принадлежала крылатая фраза: «Высота спасет мир».