Александр Проханов - Крейсерова соната

Милая бледная девушка в пестром платочке шевелила нежными розовыми губами, беззвучно прося, чтобы Бог исцелил ее мать, которая полгода как потеряла рассудок и сидит на больничной койке, не узнавая людей. Просила, чтобы Бог вернул матери разум, веселый смех, проворность рук, которые так чудесно перебирали струны гитары, и соседи сходились послушать ее задушевное пение. Девушка просила у Бога, чтобы Он взял часть ее здоровья и разума и передал маме, лишь бы она поправилась.

Строгая красивая женщина с тонкими чертами лица, какие водились у достойных московских мещанок, молилась о брате-полковнике, которого убили в Чечне. Брат снился ей каждую ночь, просил о какой-то услуге, о каком-то деле, которое при жизни не успел совершить. Во сне она не разбирала слов. Молила Господа, чтобы Он помог ей услышать слова, она поняла волю брата и выполнила ее здесь, на земле, чтобы брату на Небе было спокойно.

Подле нее чернобровая смуглая женщина с синевой под горестными глазами каялась перед Богом в страшном грехе. Она сделала аборт, боясь, что второй ребенок станет ей с мужем обузой. Растя одного, в тесной комнатушке, с малым заработком, не сумеют взрастить другого. Теперь ей снился ее вырванный из чрева ребенок, весь изрезанный, в красной росе, она кричала во сне, просыпалась в слезах. Просила Бога отпустить ей грех, а она на Покров соберет кулек и отправится на богомолье в дальний монастырь под Ярославлем.

Парень с деревенским лицом неловко крестился, сгибал тугую спину, молясь о родне, у которой в деревне сгорел дом. Дядька от горя запил, племянники пошли наниматься к поселившемуся рядом богатому чеченцу, горбят на него дни и ночи. Он молил, чтобы Бог дал его родне передышку, а он, шофер-дальнобойщик, скопит деньжат, приедет в родную деревню, и они с дядькой, выкупив из рабства племянников, построят новый дом.

Плужников слышал молитвы, которые из разных мест храма возносились под купол, где косо светил луч солнца. Молившиеся никому не желали зла, не просили о возмездии, прощали врагов, желали блага другим, каялись в совершенных грехах. Они были добрым, наивным и верящим народом, к которому принадлежал и он, Плужников. И этот народ таял, как воск свечи, струился и исчезал, как бледный луч солнца, и его становилось все меньше на жестокой и злой земле.

Находясь среди жалостливой и кроткой толпы, он вдруг испытал такую нежность к людям, такую любовь и единство с ними, сострадание и слезное обращение к Небу, что опустился на колени на щербатый каменный пол, прижался лбом рядом с чьими-то стоптанными башмаками. Припадая глазами к земле, обращая душу к Небу, искал в нем Того, Кто спасет ненаглядную Родину, сохранит любимый народ, отыщет Аню, и мир обнаружит наконец скрытую в нем долгожданную благодать, отодвинет напасти от беззащитных людей.

Он страстно молился, чувствуя, как в этой молитве плавится, отекает воском душа, бегут из глаз быстрые слезы и молитва его от каменного холодного пола достигает Того, к Кому обращена.

Голос его был услышан. Он это узнал по сладкому туману в глазах, по теплому облаку, которое на него снизошло. Кто-то невидимый положил ему на темя ладонь, и под ладонью отворилось теменное око, большое, голубое, немигающе устремленное сквозь прозрачную ладонь в высоту. В это око из небес упал синий огненный луч, вошел сквозь темя в душу, остановился как жаркий факел.

Служба кончилась, смиренный люд уходил из храма, напоследок оборачиваясь и прощаясь с высоким иконостасом, который наклонял в ответ свою золотую голову.

Батюшка ненадолго побывал в алтаре, прихватил священную книгу и направился в придел, где ожидало его печальное отпевание. Тихая поступь, потупленные голубые глазки и пожухлая риза выдавали в пастыре усталость и обремененность, переполненность людскими печалями и горестями, которые он собирал во время богослужения в невидимые стада и целыми отарами отправлял ввысь, к Господу, сопровождая напутствиями на святом церковно-славянском языке. Его риза слабо поблескивала, словно была в бесчисленных слезинках, и он шел, окропленный слезами, туда, где стоял гробик, и мертвая девочка, словно слепок из белого воска, лежала среди цветов.

– Господи, какие времена наступили! – услышал Плужников вздох стоящей подле него прихожанки. – Девочку, крохотулечку, сатанисты изловили и всю кровь из нее выпустили… Мать с ума сошла, из петли ее вынули. Отец порывался с балкона прыгнуть… Пресвятая Дева Мария, Матерь Божья, заступись за нас, потому что здесь, на земле, больше некому!..

Батюшка раскрыл над гробом книгу и стал читать. Несчастные родители, помогая друг другу, поднялись с деревянной лавки, стояли, колеблемые ветром, который дул на них из растворенной книги. Все смотрели на хрупкое личико с тонким носиком и остреньким приподнятым подбородком.

Плужников стоял в стороне под образом Богородицы, которая сидела на травяном лугу, постелив четырехугольный красный плат, похожий на ковер-самолет. Сердце его пылало любовью и состраданием. Теменное око голубым лучом соединялось с бесконечной ликующей лазурью, в которой не было смерти, горя и слез, всякая напасть и неправда плавились и исчезали в голубом прозрачном огне. Он чувствовал, что убиенная девочка и ее полуживые, обреченные на гибель родители, – есть огромная неправда и ложь, искривляющие божественную симметрию жизни, грубый и жестокий мазок, положенный осквернителем и богохульцем на дивную икону бытия. Он не мог примириться с этим. Сердце его раскрывалось пламенеющим цветком. Из него исходил луч такой синевы, какой бывает в вершинах мартовских белых берез. Этот луч блуждал по храму, зажигая пожухлые росписи на стенах, крылья ангелов на иконах, блеклое золото на епитрахили священника. Остановился на личике девочки, и оно стало похожим на маленький серебряный снежок.

Плужников не молился, но всеми обращенными в Небо чувствами, верящей душой и любящим сердцем превратился в световод, соединяющий лазурь небес с безжизненной, лежащей во гробе девочкой. Чувствовал, как жарко ему, как невыносимо расширилось, готовое разорваться, сердце, как несутся сквозь него из небес гудящие громадные силы, унося с собой его жизнь, его кровь и дыхание, переливая их во гроб, где мерцал в голубом луче серебряный хрупкий снежок.

Пол храма колыхнулся. Разом наклонилось в одну сторону пламя свечей. Жарко и сочно замерцали пред иконами лампады. Чей-то голос изрек густое, как гром, и благоухающее, как цветущий лес, слово. Девочка шевельнулась во гробе. Посыпались и упали на пол цветы. Открыв глаза, освободила из-под белой накидки руки, села в деревянной лодочке гроба, выпрямив тонкую спину, поправляя белокурые волосы. Было видно, что запястья ее обмотаны белым бинтом.