Вячеслав Малежик - Снег идет 100 лет…

– Да, гитарист, сегодня у нас концерт.

– Скажи, девочку хочешь?

– Как? Сколько стоит? – спросил я.

Мальгаш называет цену, я быстро перевожу ее в доллары и получаю семьдесят пять центов за ночь. Моему удивлению нет предела, и швейцар, наверное, неправильно истолковывает мое выражение лица.

– Знаешь, – говорит, – если ты споешь, то можно и бесплатно.

Я, ошеломленный, не сказав моему сутенеру ни «да», ни «нет», присоединяюсь к нашему коллективу и отправляюсь на концерт.

По дороге к залу, где мы должны были выступать, я разговорился с нашим гидом. Он разъяснил мне мотивации швейцара:

– Мы живем на острове. Мальгаши вообще считают, что они выходцы из Полинезии, и даже обижаются, если их называют африканцами. Но приток свежей крови ограничен, и поэтому поощряется связь с иностранцами, особенно выходцами из Европы.

Эта информация меня почему-то не вдохновила, и в итоге я не поучаствовал в процессе улучшения генофонда мальгашей – мою ДНК искать на острове не стоит. Концерт же в столице вызвал ажиотаж, и, дабы избежать инцидентов, принимающая сторона привлекла для охраны нашей делегации группу каратистов. Им с ходу пришлось продемонстрировать свое умение. Драка с «хулиганствующей молодежью» состоялась прямо в начале концерта рядом со сценой. Нам все это напоминало кадры из американских вестернов – наши победили.

Однако мне было не до драк. Я… я с ужасом ждал своего выхода с «Залаей». И вот этот миг наступил…

– Вперед, Малежик! – послал меня в атаку Березин.

Я вышел с микрофоном на край сцены, сделал паузу и в полной тишине заорал революционный клич. Весь зал, как будто всем в одно место одновременно воткнули шило, взлетел вверх, слившись в едином вопле восторга. Я от неожиданности забыл все слова, но петь мне уже было не нужно. Ядерная реакция была запущена, и порыв революционного народа остановить было уже невозможно. Зрители спели песню под наш аккомпанемент и устроили мне и «Пламени» овацию. Мы не единожды повторили «Залаю» на бис, и каждый раз мой вопль был спусковым крючком, запускавшим энтузиазм мальгашей.

Усталые, но счастливые, мы вскоре вернулись в СССР.

И вот сейчас я сижу и мечтаю о мадагаскарском дежавю: я кричу «За-ла-и» или чего-то там еще, а вся страна в едином порыве… Только непонятно, нужно ли свергать для этого колониальное владычество?

Когда-то еще во времена систематического изучения марксизма-ленинизма я изобрел для себя метод, как отвечать этот предмет строгим преподам. Ничего нового в этом не было, но мне во время ответа удавалось ввести принимающую сторону в заблуждение и даже какое-то время выглядеть серьезным, вдумчивым студентом.

Еще раз повторюсь и скажу, что ничего сверхъестественного я не придумал. Просто я заучил несколько цитат из работ основоположников и во время ответа, причем ответа на любой вопрос, я вставлял эти цитаты в свое повествование, раскрывая тему, указанную в экзаменационном билете. И часто мое ноу-хау срабатывало, и фразы, что «марксизм – это не догма, а средство к действию», а также что «учение Маркса всесильно, потому что оно верно», добавляли вистов студенту, который осваивает не только автоматику и вычислительную технику, но и вообще гармонично развивается.

Так и теперь, во время интервью или концерта, когда заходит речь о воспитании детей или когда я пою для учителей, я вспоминаю Феликса Кривина и песенку, которую написал на его стихи. Еще есть цитата, опять же Кривина, что «ребенок – это стрела, выпущенная из лука, и ты уже не можешь что-либо изменить».

Мысль, почерпнутая, думаю, из «Домостроя», что наказывать ребенка ремнем надо, пока его можно положить поперек лавки, также демонстрировала мою начитанность. А недавно еще Виктория Токарева расширила мои познания в этом вопросе, сообщив, что «проблема отцов и детей возникает оттого, что дети думают, что мы уже не участвуем в биологическом процессе». И я высоколобо рассуждал о воспитании, цитируя «классиков» и размышляя о предмете, исходя из собственного опыта.

И сейчас, подводя предварительные итоги, могу сделать определенные выводы, хотя бы для того чтобы использовать свой опыт при воспитании внуков. Главное, надо с детьми больше разговаривать, вникая в их проблемы и понимая, что каждый из них личность, не похожая на других.

Когда рос наш старший – Никита, я появлялся домой лишь сменить чемодан и убедил себя, что моя работа на благо семьи будет хорошим воспитательным аргументом. А еще помнил, как моя мама мне говорила, что я должен быть лучшим и смогу это доказать. В итоге я подначивал Никиту и, как сейчас понимаю, рождал в нем не желание доказать, а неверие в себя.

– Ты меня так редко хвалил, мне этого так не хватало, – сказал, будучи взрослым мужчиной, Никита, когда мы говорили о воспитании уже его детей.

Но как найти правильное сочетание «кнута и пряника», не знаю. Может быть, почаще прислушиваться к Богу, что живет внутри каждого? Или… Не знаю. Поймал себя на мысли, что растить детей – это тоже творчество, которое обогащает тебя и может приносить великие радости.

Когда садился за написание моих размышлизмов, вспомнил разные детские книжки и первую из них – чудесную «От двух до пяти», написанную Корнеем Ивановичем Чуковским. Замечательные заметки о детях, о том, как они говорят и как живут-играют. Придумал даже название для своего опуса: «От двух до пяти строгого режима». По-моему, неплохо – тюрьма ведь воспитательное учреждение… Поразмыслив, решил, что мои воспоминания о детях, о моих детях, охватывают больший временной отрезок. И тогда вспомнились тургеневские «Отцы и дети». Удобно тем, что можно на классика свалить часть ответственности за то, о чем собираюсь рассказать.

Никита появился на свет, когда мне уже было тридцать. И все равно я до конца не отдавал себе отчет, что стал отцом. Моя инфантильность выплескивалась из меня со страшной силой и готова была затопить окружающих. Первого мая мы с Татьяной праздновали праздник международной солидарности трудящихся, а утром второго на такси я отвез жену в роддом на Шаболовку. У нее начались схватки, и стало быть появление первенца было не за горами. Не помню, кто мне сообщил, что совсем не обязательно ребенку маяться, если он родился в мае. Примета такая: если в день рождения малыша будет жарко, то судьба маленького будет счастливая. Причем чем жарче, тем счастливее. Второго мая 1977 года в Москве стояла солнечная жаркая погода. Термометр остановился на 27 градусах. На душе было радостно, и мы с моим другом Вовой Буре отправились в бассейн «Чайка» поплавать и позагорать. Праздничный день, отменная для начала мая погода – ликование переполняло организм.