Елена Минкина-Тайчер - Там, где течет молоко и мед (сборник)

Я никому не позволил тебя критиковать, даже родителям. Кто смеет судить мать, спасающую детей?!

Родная моя, разве дело было только в детях? Мы уже год живем в тихом университетском городке, мы купили дом и два прекрасных автомобиля, дети веселы и здоровы, благо они еще не умеют вспоминать прошлое… Ненаглядная моя, от кого ты бежишь? От себя, от меня?

Как все было ясно и просто, пока я не встретил тебя! Как очевидна была жизнь с ее такими же очевидными правилами: поступай хорошо, люби других, и все будут любить тебя.

Ты знаешь, меня действительно все любили: мама, отец, братья, учителя, Дана. Ты помнишь Дану? Мы как-то встретились на вечеринке у Гиди, уже после свадьбы, такая приятная темненькая девушка с короткой стрижкой? Правда, она почти сразу ушла.

Представляешь, ведь я мог жениться на ней! Мы пять лет жили вместе, уже обо всем договорились, только ждали окончания Техниона.

С ума сойти! Я бы женился на ней, жил, рожал детей и никогда не узнал тебя. Не узнал, как пахнет твоя кожа, как ты спишь, как дышишь, как любишь, чуть захлебываясь и не разжимая глаз. Марина, даже сейчас, когда я только думаю об этом, у меня кружится голова. Я с ума от тебя схожу все эти шесть лет! Я хочу тебя днем и ночью, дома и на работе. Даже во время родов, когда ноги твои сводило от боли и напряжения, я хотел тебя. Умирал от страха и жалости и продолжал хотеть самым земным образом.

Черт! На красный проехал. Только аварии нам сейчас не хватает.

Хорошо, пусть капризные старики, но что же делать? Что я должен делать?

Мама любила меня больше всех, я всегда знал. Всегда знал и всегда принимал как должное, мелкий идиот! Я был уверен, что она любит меня больше братьев, потому что я лучше себя веду. Я не бегал по коврам в грязных ботинках, как Давид, и не грубил, как Шмулик. Я прекрасно учился, играл на скрипке и помогал отцу в магазине.

Марина, что хорошего мне сделать, чтобы ты любила меня?

…Вечером мама приходила в мою комнату, садилась на край кровати, и я с гордостью отчитывался за прошедший день, за все свои успехи. Она так радовалась. Она тихонько смеялась, прикладывая палец к губам, и шептала мне по-немецки.

Марина, а ты знаешь какие-нибудь ласковые слова?

Отец всегда казался мне старым, хотя он даже моложе мамы и немного ниже ростом. Старым и немного смешным. Он вечно вел себя как ребенок, придумывал всякие прозвища, таскал из буфета шоколадки. Я даже стеснялся приглашать его в школу, мне казалось, учителя будут над ним смеяться. Только перед отъездом, когда он по обыкновению шутил и пытался дразнить наших малышей, я заметил, какие у него грустные глаза. Грустные и отсутствующие. Будто он давно уже не здесь.

Ты знаешь, он ведь никогда не жаловался, и вдруг такие странные письма. И все чем-то болеет, то бессонница, то простуда. И уже два раза просил лекарства.

Марина, я поеду! Прости меня.

Я знаю, что пропадет отпуск, что ты будешь молчать сутками и не подпускать меня к себе. Как бы я хотел думать, что причина только в отпуске!

Милая моя, давай придумаем еще что-нибудь! Я вернусь, и мы начнем новую жизнь! Хочешь, я уеду с тобой в твою Москву? Какая разница, весь мир, кроме дома, одинаково чужой, но везде можно жить. Вдруг ты снова станешь смеяться? Беззаботно смеяться и болтать, как тогда с подружками? Смеяться и любить меня?

Эяль, конечно, я видела твои звонки и сообщения на автоответчике. И я знаю, что веду себя глупо и некрасиво, что должна была перезвонить тебе, хотя бы к вечеру.

Должна, должна, должна…

Боже мой, как страшно, когда появляется свободное время.

Ты думаешь, я сержусь на твоих стариков? Ты боишься, что меня огорчила отмена поездки в Италию? Если бы ты знал, как мне все равно!

Если задуматься, я даже рада побыть одна, хотя, конечно, будет много суеты с детьми. Кстати, не забыть принести карточку прививок. Опять ругались в саду.

Ах, если бы ты мог взять детей с собой!

Боже, какие глупости я несу. Еще не хватало мучить детей перелетом и разницей во времени. Они так трудно привыкали здесь, особенно Арик.

Арик во всем похож на меня. Не знаю, хорошо это или плохо, скорее плохо. Надо уметь смиряться с обстоятельствами.

То ли дело Рон, – никаких хлопот ни во времени, ни в пространстве, спать – так спать, гулять – так гулять! Особенно с папой!

Знаешь, иногда я думаю, что не очень ему нужна. Он вполне бы удовлетворился общением с тобой. Как будто чувствует, как я его не хотела.

Да, не хотела, хотя ты никогда не напоминаешь мне об этом.

Каким безумием было наше знакомство! Это все мама: «интеллигентный человек, одного круга, не будешь всю жизнь копить на стиральную машину». Вот она стоит, стиральная машина, самой новой марки, с сушилкой…

Нет, и мама не виновата. Сама эмиграция была безумием.

Главное, все советовали ехать после восемнадцати, когда будет аттестат зрелости, освобождение от службы. Несколько долгих бессмысленных лет мама дожидалась моего окончания школы, в Москве крутилась жуткая, странная жизнь, каждый час взлетали цены, никто ничего не планировал даже на день…

Лучше бы я приехала в пятнадцать, закончила школу, пошла в армию, как все люди. Может, избежала бы такого одиночества в Технионе.

Два курса пролетели как страшный сон. Литература на английском, лекции на иврите, бесконечные домашние задания, страх отчисления. Первые два года учебы оплачивал Сохнут, их ни в коем случае нельзя было потерять!

А потерять всю жизнь? Кто об этом думал!

Небольшой круг приятелей-эмигрантов, все почему-то с Украины, говорили только о деньгах и ссудах. Тусклыми вечерами мы сидели с мамой в садике за домом, в полупустой съемной квартире, воздух застывал от духоты и влажности.

Ты был первым израильтянином, который заговорил со мной по-человечески. Помнишь, мы поехали в деревню художников? Я ведь даже не знала, что там бывают выставки. Ты просто вернул меня к жизни – музыка, галереи, джазовое кафе. Я была тебе страшно благодарна.

Я и осталась тогда из благодарности… Как ужасно было идти в чужую ванную, мыться ледяной водой… Я даже не знала, как на иврите полотенце.

Знаешь, совершенно не помню нашу свадьбу. Какой-то хоровод незнакомых людей, мамино растерянное лицо. Долго стояли под хупой в кругу твоих родственников, я никого не могла запомнить, рав заученным голосом вещал что-то непонятное, мама все перепутала и стала пить из бокала, положенного невесте…

Я очнулась только после рождения Арика. У меня была своя квартира, свой пусть и маленький автомобиль, сын, любящий муж, который успешно заканчивал докторскую. Мама сняла другую квартиру, меньшую, но очень уютную, с видом на море, и уехала на экскурсию в Париж. Через два месяца после родов мы наконец нашли няню, и я бросилась досдавать пропущенные экзамены. Оставался всего год учебы.