Дарья Крупкина - Шрамы, что мы выбираем

Осень припорошена легкой грустью. Той грустью, что отражается в глубине глаз, когда наступает прохлада, и можно присесть на покрывало из мертвых листьев. Чтобы раскинуть руки и смотреть на густое небо, сотканное из воспоминаний и снов.

Анабель сидела в комнате и наблюдала за мраком. Ее осень началась сегодня, на две недели позже, чем календарная. Может быть, потому что именно в этот день пришла долгожданная прохлада, прогнав пошловатый летний зной. А может, потому что сегодня ровно год с тех пор, как погиб Лукас.

Отогнав навязчивые мысли, Анабель вновь опустила глаза на портативный компьютер, лежавший на коленях. На экране высвечивались скупые буквы электронного письма, и девушка снова и снова его перечитывала.

Конечно, она могла бы поднять трубку и позвонить Анне. Или даже встретиться с ней. Но ведь это совсем не то. Осень создана не для личных встреч. Она должна оставаться именно такой: ткань воспоминаний и ностальгии, пронизанная письмами, словами и прохладой.

Анна отправила письмо пару часов назад. Теперь она наверняка с Винсентом в каком-нибудь уютном кафе или шумном баре. Вряд ли хоть кто-то из них помнит, что именно в этот день, год назад, их Лукаса нашли мертвым.

Ее Лукаса.

Свечи успели догореть, когда девушка закончила чтение письма. Она еще долго сидела в тишине, выключив компьютер и вдыхая запах благовоний. Она любила разнообразные запахи. Особенно те, что напоминали ей об отдельных моментах жизни. Сегодня ее окутывал аромат прелой листвы со сладковатым привкусом тлена. Все напоминало о Лукасе. И с почти мазохистским удовольствием, Анабель принимала эти воспоминания, купалась в них. Она позволила ностальгии затопить себя, пообещав, что это всего на один вечер.

Она поднялась с кресла, оставив в нем плед, и направилась в ванную. Включив приглушенный свет, застыла перед зеркалом, смотря на собственное отражение. В похожей обстановке ее фотографировал Лукас. Заставлял свет подчеркивать изгибы ее тела, сверкать волосы, превращал глаза в темные провалы. Как сказала потом Анна, в фото было что-то инфернальное. Анабель показалось, сказала с оттенком зависти.

Скинув с плеч халат, девушка стояла перед зеркалом. Ей было видно себя только до пояса, но этого вполне хватало. Она провела рукой по груди, кончиком пальца пробежала по тонкому шраму под левой. Как будто кто-то хотел вырезать ее сердце. Анабель усмехнулась: к сожалению, ее сердце все еще на месте.

Вода успела остыть за то время, что Анабель читала письмо, но в целом оставалась теплой. Девушка аккуратно улеглась, разглядывая узор дорогого потолка. В полумраке он выглядел уродливо и почти устрашающе. Лукас всегда говорил, что именно сумерки показывают истинный облик.

Завтра будет новый день. Завтра вернется из Европы Фредерик, и Анна начнет готовиться к выставке. Все будет завтра. Но сегодняшний день, эти мгновения принадлежат ностальгии.

И тени Лукаса.

Фредерик чертовски устал. Единственным его желанием на протяжении последних нескольких дней было добраться, наконец, до дома, упасть в кровать и не вылезать из нее пару лет. На деле он проспал пятнадцать часов, встал с дикой головной болью и тихой ненавистью ко всему миру.

Когда зазвонил телефон, Фредерик стоял у окна и наблюдал за суетливой жизнью на улице. Он допивал воду из стакана, надеясь, что она немного взбодрит.

Он не изменил позы, но звонок его насторожил: мало кто знал домашний номер. И уж точно мало кто им пользовался – по крайней мере, без особой надобности. Фредерик дождался щелчка автоответчика, и услышал голос Анабель:

– Фредерик, я решила, мне надо погрустить одной. А тебе – хорошенько отдохнуть пару дней. Вернусь к выставке Анны.

Трубку повесили, и запись выключилась. Фредерик продолжал стоять, смотря в окно, и размышляя, что если бы голова так не болела, он предпочел в стакане вовсе не воду, а виски. С другой стороны, пить крепкие напитки по утрам – дурной тон.

Он поставил пустой стакан на стол, подошел к телефону и нажатием пары кнопок стер последнее сообщение. Его ничуть не удивило решение Анабель. Он прекрасно помнил о событиях годовалой давности, и был почти уверен, что некоторое время не увидит ее. Что ж, всем нужно чуточку покоя.

Фредерик Уэйнфилд был человеком состоятельным и деловым. Вместе с братом Винсентом, он не только с умом тратил деньги, доставшиеся от отца, но и преумножал богатства. Хотя, по большому счету, наследство им досталось не ахти какое. Старик Уэйнфилд сумел сколотить приличный издательский дом, но к его смерти все издания превратились в вялотекущие, долги росли, как снежный ком. Так что когда братья спешно закончили колледж и вернулись в родные стены после смерти родителя, их ожидало не столько семейное дело, сколько не очень приятный сюрприз и проверка всех знаний, которые они успели приобрести.

К чести братьев, справились они отлично. Фредерик занялся управлением внутри компании, с ходу послав в отставку половину изданий и открыв новые. Винсент изучил рынок и клиентов, взяв на себя внешнюю среду. За пять лет они успели поднять дело отца, сделав ставку на глянцевом журнале для мужчин и еще одном, абсолютно богемном. Теперь «братья Уэйнфилд» стали синонимом успешности, им поражались, их уважали и с ними считались.

Приняв душ, Фредерик подумал, что мир стал однозначно лучше. Вместе с братом они жили в шикарном пентхаузе, но Фредерик предпочитал использовать квартиру по минимум, оставив джакузи и прочие радости Винсенту.

Выходя из дома, Фредерик уже набирал номер одного из своих редакторов. У него всегда было два телефона: один для личных нужд, другой – для деловых. Впрочем, в последние недели первый он просто отключил.

– Дэвис? Привет, это Фредерик. Да, вчера вернулся из Мадрида. Извини, что не позвонил сразу, очень устал. Конечно, все в порядке. Они выдвинули какие-то смешные требования, но я все уладил.

Фредерик едва заметно улыбнулся, когда редактор начал в очередной раз высказывать мысль о том, что вовсе не обязательно было ехать самому, с этим делом вполне могли справиться подчиненные. Дэвис был старым и порой весьма консервативным, но обоих братьев любил, как собственных сыновей.

– Дэвис, ты знаешь, я люблю улаживать дела самостоятельно. И пока наше издание считается одним из самых успешных в мире, я буду полагать, что прав.

Фредерик сощурился от яркого солнца и вытащил из кармана темные очи.

Выключив телефон, он отправился гулять. Гараж Уэйнфилдов был практически забит разнообразными машинами, но все они принадлежали Винсенту – он любил дорогие автомобили и любил их менять. Фредерику принадлежал только Феррари, маленький и стремительный. Он предпочитал окружать себя минимумом вещей, но вещей шикарных.