Давид Ланди - Биоген

© Ланди Д., текст, 2016

© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2016

Я ненавижу книги.

Каждое утро я встаю, пью кофе, смотрю в окно и ненавижу книги. Одиннадцать лет. Каждый день и даже во сне я ненавижу книги и ищу истории, которые могли бы ни много ни мало… изменить мир. Мой мир, ваш мир, наш мир. Превращаю истории в кирпичики из бумаги и картона, кирпичики побольше и кирпичики поменьше, потолще и потоньше, черные и белые (только не горелые)…

Толстой. Достоевский. Гоголь. Ну, Булгаков. Ну, Чехов. Висят над школьной доской, пылятся. Их профили выбиты на медальках, напечатаны на конфетных фантиках, отлиты в бронзе, высечены в мраморе. А есть другие. Без фантиков, мрамора и даже без школьной доски. Неизвестные, не знакомые ни мне, ни вам (порой до самого выхода тиража из печати), но похожие друг на друга в одном: у них за душой есть классные истории.

Эти истории могут стать для вас… ничем не стать. А могут – утешением, советом, помощью, путешествием куда-то, откуда вы вдруг все увидите в невероятно четком свете и тут же все поймете, как будто знали всегда. Написанные из радости и боли, но никогда – из равнодушия. Из любви и ненависти, но ни разу – из душевного холода.

Берите, читайте или просто пролистывайте. Мните, разглаживайте, загибайте и отбивайтесь от (подставьте каждый что-то свое). Забудьте сразу по прочтении или запомните навсегда.

А я… я найду еще;)

Ваша Юлия Качалкина

У меня дома всего пять книг. Большая, маленькая, синяя, коричневая и… Мураками! Я не очень помню, кто автор у четырех из пяти, а с Мураками я люблю пить вискарь и слушать джаз.

Главное, зачем мне нужны эти книги дома – затем, что я их люблю перечитывать. Вот эта – про любовь и прощение, вот эта – по приколу, а вон та – про то, что грустное на самом деле часто – очень смешно – помогает не драматизировать всякую житейскую фигню.

Для меня книга – это кино, которое я сам режиссирую в своем воображении. Ни больше ни меньше. Посмотрел, получил эмоции и дальше ищешь что бы такого «снять». Меня интересует только история. Хорошая и хорошо написанная. И, желательно, не про вселенскую тоску, какое бы имя ни стояло на обложке и какие бы литературные премии книга ни получила.

Вообще не понимаю, зачем литературу сделали знаменем снобизма. Я обычный нормальный читатель, и я хочу просто развлечься. Хоть с Чеховым, хоть с этой, в черной обложке.)

Лишь бы история была клевой, и автор не зануда)

Владимир Чичирин, обычный читатель.

У меня никогда не было книжных полок, но я всегда покупала книги и закапывала их по углам в квартире, заваливала столы, набивала ими пакеты и откладывала на время, пока не приобрету большие такие, высокие книжные полки. Когда они появились, книги легли на них все своей массой и… застыли во времени, в ожидании, когда я их возьму и перечитаю. А я не брала и не перечитывала, некоторые даже ни разу не открыла. И стою я теперь периодически, любуясь на полки, и не поднимается у меня рука, чтобы нарушить порядок. И я стала думать, почему так: вроде бы все как надо – есть коллекция, живущая в уютном месте, а интереса прочесть нет, что случилось? И поняла, что случилась жизнь: «постарели» эти книги, а я как бы «помолодела». И неохота мне читать ладно скроенные по шаблону произведения, открывать одни и те же угрюмые обложки НАДОЕЛО. Хочется легкости «книжного бытия», хочется по-настоящему талантливой литературы, умеющей простым и веселым языком сказать о любых вещах, даже мрачных.

Теперь у меня есть книжные полки, и, хотя я знаю, что когда-нибудь и это новое осядет тяжелым нечитаемым грузом, я готова произвести революцию: повыбрасывать сегодняшнее избитое старое и поселить там то, что действительно будет пусть временно, но «работать» на меня – с удовольствием читаться…

Ольга Байкалова, пока лояльная коллега

[2]

Пасмурным ранним утром она выехала из промозглого гаражного общежития и, шлепая калошами резиновых колес, поплелась по огороженному полусонными пассажирами проспекту к конечной остановке. Распластавшиеся на асфальте лужи недовольно хрустели запекшейся коркой льдин и раздраженно осыпали ее немытое брюхо осколками промасленных брызг, застревая в протекторах покрышек. Дребезжа еще не разогревшимся глушителем и отрыгивая в утренний туман выхлопные газы, она вильнула в сторону от поравнявшегося с ней «форда», стыдясь несдержанности простуженного движка.

Укутав шею толстым мохеровым шарфом, он вышел из подъезда и даже не взглянул на возникший перед ним пейзаж. Порыв влажного, скрипучего на ветвях ветра попытался пронизать его стальную грудь и чуть не сбил с ног. Поскользнувшись около фонарного столба на припорошенной снегом ямке, он потрусил мелкими шажками к остановке, расположившейся с лицевой стороны заиндевелого дома. Через длинный двор, заросший старыми черными вязами, через проулок, зажатый с двух сторон рыхлыми лепнинами потрескавшихся от времени фасадов, он выбрался на замороженный ночью проспект и, подойдя к фиолетовому от холода перекрестку, повернулся навстречу плывущей массе металлолома.

Вспыхнувший киноварным маревом светофор озарил сыплющуюся с неба крупу и прервал движение многоколесного стада. Тяжелые тягловые джипосоидные буйволы замерли, переводя горячее дыхание, и стали осматривать призрачными ксеноновыми глазами юркающих через дорогу пешеходов.

Их взгляды встретились, и она дернулась, поперхнувшись низкооктановой бензиновой слюной, когда, выкинув вперед титановую руку, он определился с выбором.

Повинуясь требованию сутенера, тормозные колодки сжали выработанные до щербин диски, когда водитель вдавил педаль тормоза в заюзанный до дыр коврик.

Остановившись, маршрутка распахнула отъехавшую в сторону дверь.

Обволакиваемый теплом незнакомой плоти, он нырнул в образовавшуюся щель бескапотного фургона и стал пробираться сквозь глубину встречных взглядов на заднее сиденье салона.

Ощутив, как входит в нее его упругое стальное тело, она заскрипела рессорами амортизирующих пластин и, почувствовав прикосновение антенны, тронулась в путь.

Их тела закачались в размеренном однообразном движении вьющейся через ухабы дороги. Мимо замелькали пустыри, гаражи, свалки…

Наращивая темп, она поддала газу, погружая его в нежность дерматинового кресла, зажатого меж вытатуированных ржавчиной и прошрамированных дырками крыльев бедер.

«Новенький!» – поняла маршрутка, когда, очнувшись на конечной остановке «Промзона», он стыдливо выбрался из ее берлоги и, оглядывая сонными матовыми глазами незнакомую местность, выругался ржавым баритоном сгибальщика: