Надежда Нелидова - Женщина в жутких розочках

«Вы ведь не торопитесь?» – мило улыбалась его жена, уже полчаса наполняя чайник струйкой толщиной не более спички – практически прикрутив кран на редкую капель. Хозяйкам на заметку: оказывается, если струю пустить еле-еле, колёсики счётчика подёргиваются, но не крутятся! Голь на выдумку хитра.

Об этом, смеясь, рассказывала Майя в их гаражном будуаре.

– Вода, как главная ценность на земле, будет дорожать, – объяснял он. – Боюсь, недалеко время, когда и у нас одну на всех ванну будут принимать по очереди. Сначала отец и мать семейства, потом старший ребёнок, потом средний… Хуже всего придётся самому маленькому и бесправному: барахтаться в едва тёплой воде, в хлопьях серой пены, отдёргивая руки от липких краёв, выпутывая пальцы из чужих волос… Бр-р.

Его внучка-студентка проходила стажировку в Европе и была поражена таким способом приёма ванны. А также тем, что в вагоне пришлось умываться из общей раковины, затыкая её пробкой! А туда до тебя сплёвывали и сморкались шестьдесят, не приведи господи чем больных, пассажиров…

– Послушай, – ахала она, – да ведь мы, оказывается, были неслыханные советские транжиры! Богачи! Рокфеллеры! Вода из кранов хлестала гейзерами!

Оба вдруг наперегонки принимались вспоминать тяжёлые чугунные советские цены. Хлеб чёрный 14 копеек, белый – 22. Колбаса «чайная» – рубль, «докторская» – два двадцать. Газировка без сиропа – копейка, с сиропом – три. Яйцо отборное десяток – рубль. Киносеанс для взрослых 20 копеек, индийский двухсерийный – 40. Баня 20 копеек, автобус – 4 копейки.

Вот чего Майе даром не надо – так это дешёвых автобусных поездок: как вспомнишь – так вздрогнешь.

Как промозглым сентябрьским днём стояла на остановке с внучонком на руках. Вокруг столпотворение, а автобусы с табличкой «в парк», один за другим, лихо проносятся мимо порожняком. Час, другой… Вот, кажется, ползёт её автобус. Страшненький, дребезжащий, с засаленными драными сиденьями, до которых она брезговала прикоснуться. Похоже, эти автобусы долго эксплуатировали в какой-нибудь банановой республике, прежде чем аборигены решили: «Ну, хватит, пожалуй», – и продали нашим провинциальным АТП.

Толпа на остановке приходит в неописуемое волнение. Крик, визг, мат, стоны… Повезло: Майю с малышом втащило в салон. Спасибо: не шмякнуло о поручни, не вывернуло руки-ноги, не раздавило в дверях. Весёлый водитель-юморист пару раз дёрнул автобус вперёд-назад: трамбует, уминает пассажиров, стряхивает гроздья людей, застрявших на ступеньках.

Трогают. Одной рукой она держится за поручень, другой прижимает внучонка, в третьей руке держит сумку, в четвёртой – сложенную коляску, пятой протягивает кондуктору деньги за проезд, зажав кошелёк в зубах…

Однажды Майе не хватило места, осталась на пронизывающем ветру, под дождём. Чьи-то руки взяли у неё ребёнка, коляску, сумки – и они оказались перемещёнными в тесный, душистый, тёплый салон автомобиля. Любимый проезжал мимо с женой, заметил её. Жену быстренько увёз домой, а сам – сюда, под выдуманным предлогом. Сколько им по жизни приходилось выдумывать, изворачиваться, врать, терпеть шпынянья…

Но уже царствовал интернет, значительно облегчивший жизнь любовников. Он играл роль дупла в старом дубе, как для Маши Троекуровой и Дубровского. Майя особенно увлеклась, сутками готова была сидеть за компьютером – он её даже ревновал.

– Не совестно таскаться на старости лет? Детей бы, внуков постыдился. Только представлю, чем вы там занимаетесь – меня тошнит! – Это его жена.

Майиного мужа, царствие ему небесное, давно нет на свете. Её стыдят сын и дочь:

– Позорище, мама! Над тобой потешается весь город. Престарелая Джульетта!

Если бы Джульетта (или Маша Троекурова) состарилась – она бы, наверно, выглядела именно так: миниатюрная беленькая старушка. Причёска – сиреневый волосок к волоску, губы тронуты бледной помадой. Опрятный бежевый костюм, и газовый шарфик повязан с кокетством. Ленинградка – это навсегда.

Ничем таким они, боже упаси, не занимались в своём гнёздышке – просто уже не могли без встреч. Он говорил, как ему легко с ней дышится: будто ко рту поднесли кислородный шланг. Прощаясь, Майя наказывала ему беречь сердце, не простужать слабые бронхи, и кутала его в шарф. Он дышал ей на сухие ручки, и тщательно натягивал перчатки, обувал каждый пальчик в тесное шерстяное платьице.

Сквозь сон Майя услышала визг тормозов за окном. Хлопнула парадная дверь, послышались шаги по лестнице. Треск звонка. Недоумевающий сын вышел из спальни, натягивая пижамные брюки. Вошли люди.

– Такая-то, прописана там-то? Почему не проживаете по месту прописки? Нарушение паспортного режима. Вот ордер на обыск.

Из компьютера извлекли жёсткий диск. Как удобно: раньше бы пришлось громить всю комнату – сейчас достаточно вытащить маленькую штучку.

– Потрудитесь собрать необходимое. Документы, пара белья, туалетные принадлежности.

Майя прихлопнула ладошкой рвущийся крик, вскочила. Никого нет в комнате, за окном тихо падает снег, горит зелёный ночничок. Приснилось.

– Знаешь, я скоро умру.

– Ну вот, выдумала. Это на тебя не похоже: ты уподобляешься дворовым старухам.

Гаражный кооператив за неуплату отключили от центрального отопления. Пришлось забраться в машину и включить печку. Она рассказала сон, он посмеялся: «Поменьше пасись на форумах: после них и не такое приснится». Она упрямо повторила:

– Виток завершён. Вот увидишь, я скоро умру. Ты не плачь обо мне. У нас с тобой была такая длинная жизнь.

– Виток какой-то. Ты кто, космонавт?

– Я гвоздик твой в сердце, – укоризненно, тихо напомнила она.

Их нашли утром: взявшимися за руки, уснувшими с детским безмятежным выражением на лицах. Отравление выхлопными газами.

Его жена заявила, что пальцем не коснётся похорон этого старого похотливого кота. Но, что бы они ни кричала, хоронить по-человечески всё равно надо.

Убрали, как положено, поплакали. Понесли к перекрёстку – там провожающих ждали катафалк и автобусы. А навстречу из переулка текла другая процессия. Несли Майю в её любимом бежевом костюме, в неизменном воздушном шарфике.

Произошла заминка, смятённые ахи-вздохи, перешёптывания, многозначительные переглядывания и покачивания головой. Носильщики никак не могли разминуться в тесном переулке, и некоторое время он и Майя плавно покачивались и плыли рядом.

После кое-как разобрались. Две смешавшиеся, перепутавшиеся толпы сердито упорядочились, нашли своих, рассосались, расселись в своих транспортах и поехали в разные концы кладбища. А потом – помянуть в кафе, в разные микрорайоны.

А в городе ещё долго говорили, что вот-де, хоть так в последний разочек нашли способ свидеться.