Владимир Гой - Записки современного человека и несколько слов о любви (сборник)

Медвежьи когти рвали пол над его головой, и злобный рев сверху холодил все у него внутри. В какой-то момент зверь зацепил когтем за край крышки, она откинулась, и он ринулся в подвал, но тут застрял. Но голова и одна лапа все же проходили, и он изо всех сил старался дотянуться до своей добычи.

Уже в темноте, в страхе и медвежьем реве, Василий смог разглядеть его глаза – это были глаза того самого медведя, в которого он стрелял и промахнулся.

С каждым взмахом лапы его когти оказывались все ближе и ближе к лицу. Василий, напрягшись, приготовился к страшной смерти и начал молиться. Тут вдруг сверху раздалось несколько хлопков, и лапа с огромной головой безжизненно обвисли.

Оказалось, собаки в деревне подняли невообразимый лай, потом медвежий рев услышали люди, охотники схватили ружья и прибежали почти вовремя.

– С тех пор мы и стараемся бить медведя, чтобы он тебя не увидел. А собаку ту трусливую я продал. Вот такие вот, брат, дела.

Мы с Василием выпили еще по стаканчику, чтобы скоротать время, и разлетелись на самолетах в разные стороны нашей огромной страны.

Здание знаменитого в 80‑е юрмальского ресторана «Jūras pērle» напоминало мне океанский лайнер, который вот-вот устремится в море, рассекая нависшим над водой огромным форштевнем непокорные волны. И я в предвкушении поднимался на этот роскошный «корабль», где внизу в ночном баре до самого рассвета томным заграничным голосом пела Лайма, а сексапильные девчонки в такт музыке извивались на сцене своими практически обнаженным телами. Сочные пирожки с мясом пользовались успехом не меньшим, чем местное варьете, и соус, брызгавший из них после первого надкуса, попадал не только на тарелку, но и на брюки, и на рубашку. Но никто не обращал на это внимания, тут все кружилось, пело и танцевало. Бармен не успевал смешивать коктейли и просто плескал из бутылок по бокалам водку, коньяк и шампанское, и все выпивалось в одно мгновение. А толпа на улице у входа махала червонцами перед невозмутимым лицом швейцара. Но тот скалой стоял на страже, изредка посматривая в сторону вездесущего метрдотеля. Время от времени он подходил к дверям, шевелил беззвучно губами, и счастливчики, расставшись с деньгами, растворялись в людской толпе, но уже в баре. Те, кто отчаялся по-быстрому попасть в «ночник», за несколько меньшее вознаграждение отправлялись на верхнюю «палубу», в ресторан, где готовили потрясающие котлеты по-киевски, приносили запотевшую русскую водку и мясной салат. И так всю ночь этот навечно пришвартованный к дюнам пароход светил в море яркими огнями и гремел музыкой, делая вид, что вот-вот понесется по волнам.

С первыми лучами солнца его огни гасли, и уставшая от веселья публика выплескивалась с него на берег, в прибрежные дюны или медленно двигала в сторону электрички, в надежде по пути поймать такси и доехать за десяточку до Риги.

Мне торопиться было некуда и незачем, я преспокойно разлегся на влажной от утренней росы скамейке и закрыл глаза. Под шум набегающих волн я незаметно провалился в сон.

Стук волейбольного мяча заставил меня открыть глаза и посмотреть, что творится, а вокруг под ярким солнцем разлеглась загорать большая часть города, заставляя меня удивляться, кто же все-таки у нас работает.

В одиннадцать утра, в рубашке с бабочкой под горлом, с пиджаком под головой, на скамейке – довольно странное зрелище для окружающих обнаженных людей. Мутным взглядом смотрю по сторонам в надежде не увидеть знакомых. Но не тут-то было – издали кто-то приветливо машет рукой и направляется в мою сторону.

Этот неписаный закон подлости работает лучше, чем все остальные. Когда тебе не хочется с кем-то встретиться, обязательно столкнешься с ним нос к носу. Твои губы расплываются в радостной фальшивой улыбке: «О, привет, как дела?» – и несешь еще какую-нибудь ерунду, заканчивая опять враньем: «Рад был тебя видеть, до скорого!».

На это раз мне повезло, ко мне направлялся мой приятель, бывший одноклассник и однопартник, известный на весь город фотограф и бабник.

«А, попался, двоечник! Ничего так смотришься в бабочке на пляже, и морда у тебя такая не очень интеллигентная», – с довольной рожей, но несколько завистливо сказал Юрка. – «В «перлушнике» отрывался, сразу видно, даже форму официантскую не снял! А ничего, похож на заблудившегося дипломата. Пошли пивком оттянемся, выставляю».

Я смотрю на него влюбленным взглядом, и мы направляемся обратно к ресторану-кораблю, на верхней палубе которого расположился открытый буфет.

Как приятно сидеть с бокалом, смотреть вдаль и ни о чем не думать, наслаждаясь мгновением. Это вчера за столом я с кем-то спорил неизвестно о чем, что-то доказывал, умничал изо всех сил, а сегодня другое. Это то, что лучше любой тусовки, это кульминация вчерашнего вечера. Правда, есть в этом одна вечная проблема – плавный переход в новый праздник.

Первые дни лета – прекрасное время, все вокруг наливается жизнью, теплый ветер, стук волейбольного мяча, шум моря и много солнца… Как мы мечтаем об этом своей сырой и не слишком морозной зимой! А сейчас женщины скинули с себя «шкуры» и прогуливаются вдоль берега по пляжу, выставляя на всеобщее обозрение свои разнообразные формы. Тут есть дамы на любой вкус, однако те, что покрупнее, не дефилируют, они расплылись на подстилках у кустов, пытаясь расплавить лишнее, изредка протягивая руку к пакету с бутербродами. Дети стараются вырваться из-под опеки своих мамаш и поскорее залезть в еще не прогревшуюся воду. Надоедливые, но ожидаемые многими крики «Мороженое! Кому мороженое?!» раздаются со всех сторон. Все вокруг все время мажутся и мажутся кремами, кто для загара, а кто против него. Кипит обычная пляжная жизнь.

Смотрю сверху на этот человеческий муравейник и радуюсь вместе со всеми.

Что такое был у нас официант в начале восьмидесятых? Это западная душонка, случайно воплотившаяся в чьем-то теле на территории Советского Союза и пытающаяся всеми правдами и неправдами жить за счет трудового (и не очень) народа. Когда мой отец узнал, какую профессию я выбрал, его рука потянулась к месту, где в свое время крепилась кобура. Ему очень хотелось, чтобы я был достойным сыном отечества и на благо страны встал к станку или к прессу, повышая всеобщее благосостояние. Но, к его сожалению, я напялил на себя «халдейскую» официантскую форму, нацепил на шею черную бабочку и, перекинув через руку белую салфетку, рванул за нетрудовыми.

Первые дни я убирал со столов грязную посуду и учился обаятельно улыбаться. В награду после рабочего дня мои учителя вручали мне пятерку, чему я был жутко рад. Уже через месяц мне доверяли отнести заказ к какому-либо столу, где чаевых не светило. А через три месяца я полноправным членом влился в братство официантов.