Анатолий Изотов - Верка

– Я не знаю, о срыве какого плана идет речь, но если кто-то, похожий на меня, помог предотвратить теракт, направленный против детей, то я горжусь этим человеком, этой женщиной!

– Какие громкие слова! Тебе известно, сколько погибло венгерских детей в период уличных боев, когда мы оборонялись от советских оккупантов?

– Не знаю, но нетрудно догадаться, что гибли и дети, потому что я видела руины пожарищ на улице Юлей. Только я могу тебя заверить, что никто не намеревался специально приносить в жертву детей.

– Чушь собачья! Горе матери не смягчит сознание того, что ее ребенок погиб от пули, выпущенной в него ненамеренно.

– Да, ты права. Но эта общая беда взрослых людей, которые не могут уберечь детей от своих взрослых игр, несущих порой смерть. Я же восхищаюсь женщиной, спасшей, по твоим словам, жизни школьников от их преднамеренного убийства.

– Планировавшееся взятие их в заложники, а не преднамеренное убийство, возможно, спасло бы куда больше жизней и детей, и взрослых. Не считай, Верочка, нас круглыми идиотами и кровожадными убийцами!

– Минуту назад ты говорила о преднамеренном решении Революционного комитета использовать детей в качестве заложников для решения своих революционных задач. Пусть какой-то безумец, политик или военный посчитал заранее, что, подставив под дула невинных школьников, он спасет тысячи людей, в том числе детей, младенцев… Во-первых, изначально идея зиждется на преступной основе, во-вторых, успех такой акции писан вилами по воде: противник может отклониться от предполагаемого вами сценария, не согласиться с вашими требованиями, пойти на определенные жертвы и прочее. В-третьих, вы не представляете, какой международный резонанс вызовет это далеко не гуманное мероприятие, которое СССР наверняка попытается использовать в качестве осуждения Венгерской революции. В-четвертых, я не думаю, что подобное безумие найдет единодушное понимание среди венгров. Уверена, что и у тебя, пришедшей расстрелять меня за срыв этой операции, неспокойно на душе. Так что тебе стоило бы поблагодарить полногрудую цыганку…

– Если вот так рассусоливать, то следует закрыться в своей берлоге, равнодушно смотреть, как варвары топчут твою страну, и покорно ждать своей горькой участи. Нет, мы, венгры, восстали против коммунистического насилия, мы взялись за оружие, чтобы свергнуть тиранов, и наше дело правое.

– Ты уходишь от главной темы, от той красной нити, которой пытаешься опутать меня и затем казнить. Разве я оспариваю ваше правое дело? Разве я агитирую тебя коммунистическими лозунгами?

Разве я халтурный винодел, прибывший в твою страну в качестве оккупанта? Спроси Антала, на какой почве мы познакомились, какие проблемы я решала в Крыму, чем заинтересовала ваших специалистов и какую реальную помощь могу оказать венгерским виноделам. Я понимаю, что посылка в вашу страну даже высококвалифицированных специалистов есть элемент ее оккупации, я не скрываю, что со мною проводилась идеологическая работа, но я очарована вашей страной, независимо от отношения венгров к СССР и СССР к Венгрии. Но я не приемлю терроризм по отношению к детям, и он должен быть чужд революционному движению, поставившему столь высокие цели и идеалы. Так что, скорее всего, мы не найдем с тобой общего языка, то есть твой смертный приговор повиснет на твоей совести, но не на моем раскаянии.

– Хорошо, я отложу и твой арест, и твою казнь при одном условии: ты позволишь мне осмотреть твой гардероб и твои украшения.

– Валяй!

Верка встала, включила свет и раскрыла шкафы, чемоданы, сумки, ящики и ящички. Зуза прошла за ней и начала раздвигать платья, тормошить стопки белья и внимательно все осматривать. У полки с духами она задержалась, долго принюхивалась и сказала:

– Я могла ошибиться в твоей внешности, но на запахи у меня отменная память: в студенческие годы я даже подрабатывала на фабрике по производству косметики тем, что подбирала ароматизирующие добавки. Так вот, у той цыганки улавливались кое-какие оттенки твоих духов.

– Я верю твоим способностям, но давай все же проведем этот следственный эксперимент на трезвый нос. Возможно, ты выдаешь желаемое за действительное.

– Ладно, я согласна с твоими доводами. Давай часик поспим! У меня сегодня зверски трудный день. Знаешь, все, что я говорила тебе… ну, насчет того, что хотела бы иметь такую подругу, как ты, – правда.

Верка проснулась в полдень. В квартире никого, кроме нее, не было. Кругом виднелись следы вчерашнего пира. У нее шумело в голове и было тяжело на сердце: сказался перебор с алкоголем и сорок минут, проведенные перед дулом «парабеллума». Она увидела бутылку, в ней оставалось немного коньяку, наполнила стакан и машинально его опорожнила. Через несколько минут благодатное тепло уже приятно согревало тело и успокаивало душу. Верка вспомнила, что вот так же по утрам похмелялся Семен, иногда просил выпить с ним, но она всегда отказывалась, потому что не понимала, зачем это делать. Вскоре ей захотелось спать, она вздремнула и проспала до поздней ночи.

После хорошего отдыха ее душевное равновесие восстановилось, на улице не было слышно выстрелов и артиллерийской канонады, и в этой тишине ей захотелось услышать что-нибудь хорошее. Она включила радиоприемник: Москву сильно глушили, зато голоса западных радиостанций говорили чисто. Вскоре ей удалось найти передачу на русском языке. Нетрудно было догадаться, что это вещала «Немецкая волна». Диктор коротко рассказал примерно словами Зузы о триумфальной победе венгерского народа, а потом долго разглагольствовал про небывалый разгул террора в Будапеште, перекинувшийся незамедлительно в провинцию, и, казалось, смаковал те злодеяния, что устроили восставшие венгры коммунистам. Особенно ему удался эпизод казни в маленьком городке многодетной семьи партийного функционера. Сначала на глазах родителей и бабушки утопили четырёх несовершеннолетних детей, а когда их мать сошла с ума и бросилась кусать палачей, те размозжили ей прикладом лицо, потом мертвую связали одной веревкой с мужем и старухой и всех столкнули в омут.

Верке хотелось заткнуть рот ненавистному диктору, но по каким-то причинам она не могла выключить «Родину». Она была в полном сознании, но тело ее вдруг оказалось спутанным прочными нитями, словно червь в коконе, а в ушах звенели слова о том, как благопристойные венгры душили, топили, резали, вешали, сжигали, расстреливали, травили, топтали и запахивали живьем в борозды, словно саранчу, своих сограждан… В какой-то миг ее охватил страх: она сообразила, что Антала нет дома уже больше суток! «Господи! Неужели этому аду не будет конца?» – Верка произнесла эту фразу вслух и почувствовала, как по щекам катятся горячие слезы. Но ее мозг подсказывал: надо собраться с силами и искать выход. Она медленно стала выводить тело из оцепенения, сделала несколько шагов и попробовала позвонить Сергею Владимировичу. Ей удалось набрать нужный номер, – в трубке послышались короткие гудки. Спустя десять минут она позвонила еще раз, – тот же результат. Постепенно силы вернулись к ней, нервы упокоились, и ей в голову пришла новая мысль: позвонить в секретариат кружка Петёфи. Она помнила страницу в телефонном справочнике, ту, что открывал Антал, когда звонил в кружок, и без труда определила номер. Но и он был занят. Верка встала и зашагала по комнате. Вскоре она металась по квартире, словно зверь в клетке, не находя себе места и бессильно заламывая руки. Ожидание неизвестности становилось мучительно невыносимым, она чувствовала, что случилась какая-то беда, и ничего не могла сделать.