Дато Турашвили - Побег из СССР

Это была идея Тины:

– Я закрою глаза, открою наугад «Витязя» и прочту то, что сразу попадется на глаза. А потом и ты закрой глаза, положи руку и прочти.

И в комнате следователя Гега точно вспомнил, что тогда Тине сразу же попалась именно эта строфа: «В башне я сижу высокой…».

Но следователь никак не мог понять, почему у заключенного, которого ожидал самый страшный, смертный приговор, такое счастливое выражение лица. Не знал он и того, что в жизни Геги это был самый счастливый день – в этот день Гега убедился, что Тина жива, что с ней все в порядке и, главное, она не одна. Их было двое: Тина и еще не родившийся малыш, который вместе с Тиной жил в тбилисской тюрьме КГБ. Гега не знал точно, в какой камере жили его жена и еще не родившийся ребенок, но главным для него было то, что они живы. И в комнате следователя он думал только о том, чтобы поскорее закончился допрос и когда его снова поставят у той стены, он успел бы написать еще два слова: «наш ребенок», «привет малышу» или «береги ребенка»…

Сосо Церетели, Дато Микаберидзе, Гия Табидзе

Думал Гега и о том, как ласкала Тина еще не родившегося ребенка, как трогала прекрасными пальцами свой живот, где уже жил новый человек…

А следователь решил, что раз арестант в таком хорошем настроении, то лучшего момента для того, чтобы сказать главное, не следует и ждать. У следователя в действительности и не было никаких желаний, но было задание, которое надо было выполнить, поэтому он прямо сказал Геге:

– На суде вы должны подтвердить, что угоном самолета руководил тот монах.

– Почему?

– Потому что он и был организатором угона.

– Я уже объяснил следствию, что это абсурд: не может человек руководить тем, категорическим противником чего был и остался.

– Следствие и так все знает. То, что он был организатором, уже доказано фактами и подтверждено твердыми аргументами. И монах утверждает, что сам всем руководил.

– А что вы тогда от меня хотите?

– Для суда важно, чтобы кто-нибудь из вас подтвердил это.

– Почему я? Я его вообще не знал.

– Для нас это не имеет значения. Главное, чтобы кто-нибудь из вас подтвердил, что именно монах был организатором, а вам это сделать легче всего.

– Почему мне?

– Потому что ваша жена ждет ребенка, а по советским законам нельзя сажать беременных женщин.

– Никогда закон не соблюдали. Что ж теперь о нем вспомнили?

– Мы всегда соблюдаем закон, и сейчас тоже.

– Значит, мою жену освободят?

– Террористов мы не освобождаем!

– Что вы хотите сказать?

– Я, по-моему, все ясно сказал. Но вы и сами должны понимать, что судьба вашего будущего ребенка зависит как раз от того, какие вы дадите показания в суде…

– Если я не скажу того, что вы хотите, что тогда будет?

– Ничего, сынок, воля твоя, я по-отечески советую подтвердить, что тот монах был организатором и…

– А если не подтвержу, что произойдет?

– Сказал же уже, ничего не произойдет. И так докажут, что тот монах был главарем вашей бандитской группировки, но твои показания были бы для нас дополнительной помощью.

– А если я вам не помогу?

– Тогда и мы тебе не поможем. То, что в тюрьме беременной женщине нужен особый уход, думаю, ты и сам понимать должен.

– Но с ними же все в порядке?

– Пока да, но вы же знаете, какие условия в тюрьме. Каждую минуту может случиться что-нибудь такое, что…

– Что моя жена может потерять ребенка?

– Я этого не говорил, но вы должны знать, что террористку, угонщицу самолета, из тюрьмы никто не выпустит.

– Но ребенок же ни в чем не виноват, он еще даже не родился!

– Вот я тебе и говорю, сынок: их судьба и будущее зависят от тебя.

– Если у моей жены и ребенка все будет хорошо, я скажу все, что понадобится следствию и суду.

– Ты сообразительный парень, и почему из-за этого подонка монаха должны погибнуть столько людей?!

Обрадованный следователь сказал еще несколько фраз, но Гега не слушал, сейчас он думал только о той стене, на которой должен был успеть написать два слова. Он успел, и написал не два, а три слова:

«береги нашего малыша…»

Но, вернувшись в камеру, он размышлял уже о следователе, которому даст именно те показания, которые от него требовали, и этим спасет своего ребенка. Сейчас для него главным было рождение маленького человека, который должен был родиться до суда. Потом Гега сказал бы правду, во время суда он рассказал бы все, только правду, иначе поступить он не мог. Он не мог подтвердить того, что от него требовали, – ведь это была ложь, и монах не был виновен, он даже не сидел в самолете. Поэтому Гега сказал бы только правду, но – после того как с громким криком в одной из камер тбилисской тюрьмы КГБ появится на свет его ребенок. Он родится, как рождаются все малыши, когда их легкие впервые наполняются воздухом, и они еще не знают, что это всего лишь первая боль.

Гега тоже не знал, что те, кто выносил приговор, были гораздо более жестокими, чем он мог себе представить. Впрочем, представить, каким окажется этот первый приговор, никто не мог, даже в той жестокой стране…

Первый приговор вынесли еще до суда и в ту же ночь привели в исполнение – всего через несколько дней после того, как убедились, что Гега не сможет дать на суде нужных показаний.

Намного важнее, чем показания Геги, для них была проблема беременной Тины. Осуждение беременной женщины вызвало бы в обществе волну сострадания, а допустить сочувствие к угонщикам самолета советская власть, естественно, не могла. В ЦК подумали и о том, что если ребенок родится до суда, это создаст властям новую проблему. Поэтому решение приняли быстро и в ту же ночь привели в исполнение первый, страшный, приговор.

Тину будить не стали. Им было все равно, проснется ли беременная заключенная, ей и так должны были сделать укол снотворного. Поэтому когда Тина проснулась, люди в белых халатах, не обращая внимания на ее вопрошающие, полные ужаса глаза, быстро, хладнокровно, холодными руками сделали заключенной укол в вену. Тина сразу догадалась, что они сейчас здесь, чтобы свершить то зло, мысль о котором уже не раз приходила ей в голову. Но каждый раз она укоряла себя за то, что плохо думает о людях.

Но они не были людьми. Это были обыкновенные хладнокровные убийцы, сердца и души которых совершенно не трогали обреченные крики Тины и мольба не убивать младенца, который пока даже не успел родиться. Тина боролась до конца, до последней секунды, пока не потеряла сознание. Пока она еще могла, Тина умоляла каждого из тех, кто в ту ночь был в ее камере, и всех их вместе не убивать ее ребенка. Но лекарство, которое ей вкололи, как только вошли в камеру, было сильнодействующим препаратом. Убийцы несколько раз даже удивленно переглянулись, не понимая, как может эта молодая женщина сопротивляться так долго. В конце концов глаза Тины все же закрылись. Обессилевшая и побежденная, она уснула и уже ничего не видела, не чувствовала, как из ее тела извлекали плод, которому было уже несколько месяцев.