Владислав Сосновский - Ворожей (сборник)

И вдруг какой-то ребячий восторг подбросил меня, толкнул в спину Я скинул с себя все, что на мне было, и пустился догонять Чайку.

Если бы можно было просмотреть происходящее на берегу на видеопленке, то это выглядело бы примерно так: синие горбатые сопки, застывшие в раздумье по обе стороны зеленого залива, охряно-золотая полоса прибрежного песка и на фоне догорающих углей над горизонтом – две резко очерченные фигуры, два танцующих молодых тела. Думаю, со стороны это было красиво. Но это было красиво не только со стороны. Это было прекрасно для нас самих, потому что в те минуты ничего и никого в мире не существовало.

Мы то кружились в вальсе – тогда я высоко подбрасывал Чайку в воздух, а она, радостно вскрикивая, взмахивала руками, и сиреневые искры вспыхивали в ее глазах; то вдруг она вырывалась и танцевала одна, напевая что-то ласковое, грудное.

Танцевала сначала медленно и плавно, грациозно раскачиваясь, словно цветок под легким ветром. Потом движения ее становились быстрее, но тоньше, изящнее. Свой танец Чайка совершала с закрытыми глазами, как будто возносила древнюю языческую молитву.

Наконец, вихрь всего тела остановил Чайку на самой кромке воды.

Сам я все это время тоже вытворял какие-то непроизвольные телодвижения, и горячее чувство восторга не покидало меня. Но ни одной преступно-жадной мысли, даже тени вожделения не возникало во мне в те мгновения. Был лишь приступ любви, восхищения и боли оттого, что невозможно так ярко, как есть, поместить все видимое в сердце навечно.

Она остановилась на краю моря и протянула к закату ладони с длинными пурпурными перстами. Потом приподнялась на цыпочки и шагнула на воду.

Я перестал танцевать и, кажется, дышать.

Затем Чайка осторожно, как по канату, но легко, уверенно пошла по воде, и точеное тело ее озаряла червонная полоса над океаном.

Мне хотелось что-то крикнуть ей, остановить, что ли, но голос не работал, и ноги мои больше не двигались. Я ощутил какой-то священный озноб и зачарованно замер.

Она шла по воде все дальше и дальше. Я же, заколдованный, все стоял на одном месте и не мог пошевелиться.

Так я проводил Чайку почти до середины залива. Потом зрение потеряло ее из вида, лишь одинокая птица плавно летела на противоположный берег.

Сколько я проторчал на одном месте, сейчас сказать трудно. Вдруг кто-то тронул меня легонько за плечо. Я обернулся. Передо мной, улыбаясь, стояла Чайка. Льняные волосы ее ниспадали на грудь, а лицо горело каким-то новым, неведомым светом. Она прильнула ко мне, и я вернулся на землю.

Мне показалось – это был сон. Но это не было сном.

Чайка молчала, и я слышал, как бьется ее сердце.

Назад мы шли в темную сторону вечера. Я обнял Чайку, так как становилось прохладно. Холодом дышали скалы, песок, море.

Я обнял Чайку еще и потому, что до острой боли в груди любил ее, а мысль о том, что нам придется сейчас расстаться на ночь, жалила, как обгоревшая рана. Мне не хотелось ни о чем расспрашивать Чайку, я лишь отчаянно боялся минуты прощания. Понимал, это глупо: завтра снова увидимся, но ничего не мог с собой поделать.

Вскоре впереди замаячила причальная изба. Печаль моя подкатила к самому горлу. Стала еще гуще.

– Можно я сегодня буду ночевать у твоей двери? – непрошено вырвалось у меня.

Чайка рассмеялась громким, переливчатым смехом.

Боль, словно яд, разлилась по всему моему телу.

– Утром я принесу тебе косточку, – весело пообещала Чайка, и мне подумалось, что как раз перед причалом я умру от тоски.

Совсем уже недалеко от причальной избы, глядевшей в ночной океан яркими желтыми глазами, Чайка остановила меня. Сердце мое прекратило бой, а вместо него механически работало уже что-то другое.

– Я не могу с тобой проститься, – сказал я чужим, шершавым голосом. – Особенно сегодня. Мне так много хочется тебе сказать… спросить… я хочу любить тебя! Как в прошлой жизни. Помнишь?

– Мы не расстанемся, – сказала Чайка. – Мы пойдем ко мне. Я тоже умираю от любви. Тем более ты так надолго исчез. Я все молила и просила Смотрителя послать тебя, вернуть. Но Он испытывал нас. И вот наконец… В Городе нет ни одной церкви, а у меня такое огромное желание постоять перед иконой в тишине свечей Храма. Поэтому Океан и весь мир над ним – единственный мой Храм. Мой Дом. Я птица, а у птиц своя церковь. Когда летала сегодня, то видела Смотрителя и поблагодарила Его крыльями. Он улыбнулся в ответ. Значит, благословил. А потому мы пойдем ко мне. Только вот… – Чайка запнулась.

– Что? – испуганно спросил я и взял Чайку за плечи, так как предыдущие ее слова и обещание быть вместе всю ночь снова запустили в галоп мое сердце. Я ожил и чуть было не крикнул что-то в предощущении нашего с Чайкой единства. Но вдруг какое-то зловеще опасное: «Вот только…»

– Что? – легко встряхнул я Чайку. – Что-то может нам помешать?

Она опустила голову и, превозмогая очевидную внутреннюю тяжесть, с трудом произнесла:

– Моя мать… Понимаешь, она немножко, как бы лучше сказать, не в этом мире. Я тоже довольно часто уношусь из него, но, возвращаясь, понимаю, что происходит вокруг. Моя мама не возвращается. И не понимает. С ней это с тех пор, как я убила отца. Я его застрелила, когда была еще совсем маленькой. Застрелила от страха. От ненависти. Хотя откуда у ребенка может быть ненависть? С тех пор – это мой вечный крест. Отец пил. Я до сих пор помню: весь дом был засыпан осколками и зелеными бутылками, в которые залезали мухи и там умирали от яда. Но кроме того, что отец постоянно и бесконечно пил, он все крушил в доме – стулья, посуду, стекла, а главное, жестоко бил маму Ко всему, пьяный, он водил меня на берег и учил убивать чаек. Другим я его не знала. У него было ружье, из которого он расстреливал птиц. Просто так. Ради забавы. Однажды он в очередной раз сильно избил маму. У меня началось затмение. Плохо помню, как все случилось. Только я сняла с гвоздя его проклятое ружье и выстрелила. Отца похоронили. Мне было шесть лет. С тех пор мать ушла в свой мир. Меня воспитывала тетя, мамина сестра. Если бы не она, не знаю, что бы со мной было. А когда мне исполнилось семнадцать, умерла тетя, и я начала ходить по воде, а потом научилась летать. Пришла взрослость.

Чайка замолчала и снова прильнула ко мне, поскольку во время рассказа я все держал ее за плечи на вытянутых руках, словно она могла снова вырваться и улететь.

– Теперь ты все знаешь. Тебе решать. Видишь, какие у меня родители. Может, после всего ты не захочешь быть со мной. Но я должна была все сказать. Вот откуда выдуманная Карелия и мое внезапное исчезновение. Тогда, в Москве, я боялась тебе признаться. В восемнадцать я влюбилась и хотела выйти замуж, но когда парень узнал мою историю, то перестал встречаться со мной, а вскоре женился на другой девушке. Поэтому мы остановились. Чтобы ты выслушал и решил. Я не должна и не могу обманывать тебя.