Владислав Сосновский - Ворожей (сборник)

Я вспомнил свою добрую, тихую квартиру в Измайлово и подумал, что хорошо бы сейчас плюхнуться в теплую ванную, чтобы мурлыкала музыка, а затем, напившись чаю, улечься на чистые простыни с томиком Лескова. Но Наблюдатель распорядился иначе. Он бросил меня в Желтый Город, лишил денег, крова… правда, надо отдать Ему должное – соединил с Чайкой. И это было самое большое мое приобретение.

С одной стороны, Наблюдатель закалял меня, как кочергу, окуная в воду из пламени, а с другой – жаловал необыкновенными людьми, какими были Семен, Север и, конечно, Чайка. Что еще будет впереди – то было пока неведомо. Одно лишь казалось ясным: все было заранее спланировано и текло по четкому, выстроенному сценарию. Мне вообще подумалось, что я какой-то внештатный актер в театре Наблюдателя, нагруженный личной, ответственной и далеко не легкой ролью. С той лишь разницей, что роль эту мне не нужно играть. Эту роль необходимо просто жить.

Я подумал еще, что, возможно, где-то рядом, может быть, даже в этом доме с крашеной, коричневой дверью уже спокойно спит Чайка, разбросав по подушке чудесные свои волосы. Мне захотелось посмотреть на нее такую. Просто посмотреть. Но вдруг ощущение сильной тревоги наждачно зашевелилось внутри, словно кто-то следил за мной или крался по пятам.

Я оглянулся. Никого не было. Однако тревога уже поселилась во мне и гулко била крыльями где-то внутри.

Я снова оглянулся – никого.

Прошуршали «Жигули», высветив обшарпанные двери подъездов, и снова стало тихо. Я глянул на дом, у которого стоял, и мне показалось, в одном из окон мелькнула тень Чайки.

У фонаря я посмотрел на часы и, пораженный, застыл, как вкопанный. Часовая и минутная стрелки двигались гораздо быстрее, чем обычно. Тревога нарастала, и неизвестно было, что происходит.

Отчаянно резко вскрикнула где-то женщина. Лампочка на фонаре неожиданно погасла. Я был не в силах пошевелиться, чувствуя, что надо мною что-то или кто-то висит… что-то невидимое, бесшумное, но вполне ощутимое явно висело надо мною! Наконец, лампочка на фонаре снова вспыхнула, и во мне мгновенно все улеглось, словно я мчался по ночной, опасной дороге, но вот промелькнул финиш.

Я повернул обратно и у следующего столба снова посмотрел на часы. Было ровно одиннадцать. Стрелки двигались нормально.

– Да, – сказал я вслух. – Чудны дела твои, Наблюдатель.

Назад я добрался довольно быстро, так как шел по склону вниз. К тому же куртка моя работала парусом: ветер дул теперь в спину. Издалека я увидел, что военный «ГАЗик» стоит у причальной избы, но вскоре от обители Севера отделилась фигура, хлопнула дверца автомобиля, и машина с ровным, затихающим рокотом укатила прочь.

Я взошел по ступенькам в причальную хату и закрыл за собой дверь на массивный, голосистый засов, лязгнувший напоследок высоким дискантом.

– А, писатель, – снова обрадовался Север, но уже вяло, утомленно. Без прежнего энтузиазма. – Проходи. Присаживайся. Я сейчас.

Он подметал мокрым веником грязь, накопившуюся за целый день от посетителей. Подметал, бормоча при этом недовольство.

– Где они бродят, черти? Скудова столько пыли? Вроде, сухо еще на дворе, а мусору – три кила. Ты смотри, что делается: таракану пролезть негде.

Окно было открыто настежь для воздуха. Мой «Ежик» переместился от холода на стол.

Капитан причала покончил с хозяйственными работами, затворил окно и еще раз строго осмотрел подведомственное помещение.

– Ну вот, – удовлетворенно сказал Север. – Палуба в порядке.

Он достал из стола полбутылки вина.

– Давай допьем остатки – ночевать веселей будет, – порекомендовал капитан причала и поднял стакан.

На руке его, на тыльной стороне ладони, красовался вытатуированный якорь, на пальцах же, на каждом из четырех по букве, значилось сокровенное, видимо, имя – Люба. Видимо, эта Люба была, надо думать, дамой сердца капитана в его отчаянные молодые годы. И он уже утвердил имя на собственной коже как неотторжимую память.

Север, конечно, был моряк, а потому пользовался привилегией запечатлевать на собственном теле любые морские символы и знаки. Ни одному слесарю, к примеру, не придет в голову пожизненно изображать на своей руке молоток или гаечный ключ. А моряку – пожалуйста. Хочешь – корабль. Хочешь – русалку. А хочешь – целую подводную лодку с названием, к примеру – Люба. А что? Очень впечатляет.

Мы выпили еще понемногу, и капитан причала доложил обстановку.

– Завтра с утра, слышишь, тут будет народ всякий ошиваться. Строители. Новый причал надумали возводить. Каменный. Так что тебе придется до обеда погулять где-нибудь. А в обед, часа в три, приходи. До вечера побалакаем. Вечером меня сменит Михайлович. Я тебя передам ему по смене. Будешь сутки с ним куковать. Он старенький, Михайлович. Военный в прошлом человек. Надежный. Я за тебя все ему объясню. Ну а потом, снова моя очередь. А ты, значит, книжки пишешь? – неожиданно спросил капитан.

– До книжек пока не дошло, – признался я. – В журналах печатался.

– Ну, это ничего, – успокоил меня Север. – Поболтаешься здесь – не одну книжку напишешь. Я тебе говорю. Раз ты уж до журналов докатился, значит, книжка будет. А как же! Закон моря. Ну, давай спать. Выбирай любой диван, в шкафу – одеялы. Бери и ложись. Одеялов два бери, а то к утру задубеешь. Ногам зябко уже.

Всю ночь я летал с Чайкой над заливом, над повисшим в воздухе островом, еще над какими-то голубыми островами.

Утром Север тронул меня за плечо: «Пора»!

Я поднялся, чтобы умыться. В причальной хате хорошо, по-домашнему пахло жареной картошкой и рыбой.

Север пожарил картошку на сале и сразу пригласил меня на завтрак.

– Давай, Олег, – сказал он. – Сполосни морду и присаживайся. Я, слышишь, картошки на всю осень два мешка запас. Так что не пропадем. Ну а селедка здесь не переводится. Ее здеся, что грязи, честное слово.

Он достал из прихожей две серебристых толстых сельди, и мы стали с божьей милостью питаться.

Вскоре раздалось снаружи шарканье сапог, надрывный кашель от чьих-то забитых табаком легких, незлобный хозяйственный матерок, и я понял: пришли строители.

Я набросил куртку и вышел на крыльцо. Яркое солнце брызнуло в глаза, а свежий океанский ветер ударил в лицо, дохнув разгульной, упругой силой.

Далекого острова в то утро видно не было. Он скрывался за пеной разыгравшихся волн. А может, просто отправился полетать по воздуху. Почему бы и нет? В этих местах я перестал чему-либо удивляться.

Я прошел с полотенцем к океану. Сегодня он шумел мутно-зеленой волной с прожилками тонких водорослей.

Я бросил куртку с рубахой на песок, снял брюки, трусы и голяком плюхнулся в обжигающе ледяную воду.

Море выстрелило меня обратно, как из пушки. Зато я был бодр, свеж и готов к тому, что мог преподнести на сей раз Наблюдатель.