Олег Ермаков - Вокруг света

Мимо проплывали березняки, поля.

Сержу на усы нанесло паутину, он проводил рукой по лицу, мотал недовольно головой.

Владимир все молчал.

В небольшой деревне, казавшейся обезлюдевшей, Серж все-таки вызвал стуком в дверь хмурого рябого мужика в серой испачканной рубахе и таких же штанах и узнал, что ехать можно до парома через Днепр, не забыть свернуть перед Мончино влево, а то уедем до самой Соловьевой переправы.

– Там у меня уже бензин и кончится, – сказал шофер и, прежде чем снова надеть краги, достал портсигар и закурил папиросу. – Тогда уж сам пойду в разбойники, – добавил он, пуская дым в пшеничные усы.

Он завел мотор, и автомобиль тронулся.

– Вы раньше говорили, что хотели там побывать, на Соловьевой! – крикнул шофер, оборачиваясь к Владимиру. – Выбрали путь-дорожку! С той стороны Днепра хорошее шоссе до Москвы. Там и эта переправа.

– В Москву ездил только поездом, – нехотя ответил фотограф.

Автомобиль подпрыгивал на ухабах, оставляя позади сизые клубы. Не скажешь, что эта техника так уж удобна. Чжуан Чжоу все-таки был прав. Но пункт второй от первого отделяет неизмеримое расстояние.

Когда деревня исчезла позади, мы обогнули лесной поворот и сразу увидели велосипедиста. Он катил нам навстречу. Я мгновенно узнал своего зеленого облупленного ослика. Серж лишь покосился на меня и обо всем догадался без объяснений. Он резко затормозил.

– Стой!

Я остановился, не доезжая немного до странного музейного автомобиля, вопросительно оглядывая запыленные лица троих: шофера с пшеничными усами, бледное лицо пассажира с забинтованной головой и слегка монголоидное смуглое лицо третьего. Он уже выскочил из автомобиля и направился прямиком ко мне. Остро взглянув на меня небольшими кофейного цвета глазами, он схватился за руль.

– В чем дело?

– То же самое и я хочу знать!

Мы смотрели друг на друга.

Неизвестный, пожалуй, был похож на анархиста. Диковатый нелюдимый взгляд, неухоженная бородка. Загорелое лицо.

Человек с монголоидным лицом хорошо говорил по-русски. Настроен он был решительно.

– Землемер! – воскликнул шофер. – Но куда мы его подеваем? Может, лучше взять за него плату?

Я не собирался платить за свой велосипед, о чем и заявил во всеуслышание. Да у меня и не было с собой столько денег.

– Чей же это велисипед?

– Мой, – ответили мы вдвоем.

– Кто-то здесь самозванец, – сказал шофер.

И меня эта фраза смутила, в ней была доля правды, если не вся правда. Еще немного помедлив, я принялся отвязывать рюкзак.

– Хорошо, – сказал я . – Просто я случайно наткнулся на этот велосипед.

А я забрал свой рюкзак из автомобиля и, водрузив его на багажник, прихватил веревкой.

– Чудная какая-то история, – сказал шофер.

Я, землемер, повернул снова на запад и распрощался с Сержем и Владимиром.

– Да, на этой технике ты проедешь сквозь лес, – сказал Серж. – Но еще неизвестно, кто из нас первым будет в городе. Гляди, не попадись под руку лихим людям.

– Постараюсь.

– В городе приходи в гости, дом напротив Веселухи.

– Спасибо, загляну, если… это будет в моих силах.

Шофер хохотнул.

Владимир лишь кивнул. Велосипед тихонько поскрипывал.

Мы смотрели некоторое время на удалявшегося велосипедиста.

– Знаете вы дорогу на паром? – спросил Владимир.

Я ответил утвердительно.

– Покажете? Мы заплатим.

И я снова почувствовал себя самозванцем. Что же я выиграл, отдав велосипед тому человеку с монгольским лицом?

Но делать было нечего, назвался груздем… И я занял место землемера. Автомобиль тронулся. Перед Мончино мы свернули. В конце двадцатого и в начале двадцать первого веков дорога пропадала, растворялась на спуске к Днепру. Но сейчас она вела туда, где на царской карте и обозначен был паром.

К вечеру в низине появился густой туман. Запахло большой рекой. Мы услышали гогот летящих где-то гусей, стали поглядывать вверх, но из-за высоких осин и черной ольхи не видели стаю. Шофер тоже бросал быстрые взгляды в небо и снова смотрел на дорогу. Все-таки она была ухабиста.

Наконец мы выехали к плавной осенней реке среди обрывистых берегов. Пологий спуск вел к самой воде. Серж остановил автомобиль в сотне метров от воды, вышел, разминая затекшие ноги, вращая шеей. На ходу он стаскивал пыльные краги, приближался к реке, ударяя ими по ноге.

На берегу виднелись столбы. От них тянулся к противоположному берегу канат. Но противоположный берег уже едва вырисовывался в тумане и сумерках. На одном столбе сидела ворона.

– Тоска и скудость, – не выдержав, пробормотал Владимир.

Шофер, постояв у воды и поплевав в реку, вернулся и спросил, что дальше.

– Видимо, надо выкликивать перевозчика, – предположил я.

Владимир посмотрел на меня с любопытством.

– Да есть ли тут живы люди?! – воскликнул Серж, хлопнув крагами по капоту.

– Оттуда, с того берега, тянет дымком, – заметил я.

– Вы уверены, что это Днепр? – спросил Владимир.

– Да.

Серж хмыкнул и сказал, что, кроме Днепра, ничего и не может быть, чувствуется мощь.

Владимир смотрел на реку.

– Так что, звать? – спросил Серж и начал прочищать горло.

Но неожиданно мы услышали неясные голоса, стук. Серж быстро оглянулся на нас. В этих сумерках у реки после всех превратностей затянувшейся поездки можно было ожидать чего угодно. Голоса приближались, заржала лошадь. Через некоторое время канат дрогнул и заскрипел. Ворона недовольно каркнула и слетела со столба. Шофер и я, мы напряженно вглядывались в осенний туман. А Владимир вдруг засуетился. Вскоре он выдвинул ножки штатива и водрузил на него громоздкий диковинный аппарат с надписью «Меркурiй-2». Серж, оглянувшись, покачал головой. Владимир спешно спускался к воде и устанавливал фотоаппарат в ящике на треноге. В тумане странно белела его перебинтованная голова.

И вот из осеннего мглистого морока выплыл внушительный плот, а на нем люди и телега с лошадью. Вскоре можно было различить паромщика, лошадь с белесой гривой, мальчишку на телеге и низкорослого коренастого мужика в сапогах и шляпе. Он стоял, подбоченясь, подкручивал усы и внимательно смотрел на нас.

И в этот момент камера звучно щелкнула, поглощая навсегда речной вид, исполненный неверного тщетного света и осенней бедности. Наступал вечер, сгущались сумерки, и казалось, ничего здесь нет и никогда не будет: тщета и скука, холодные воды, глина. А на этой глине уже цвели тихие краски. В глазах мальчика и цвели.

Землемер об этом еще узнает и дополнит свою памятку тремя пунктами.

Не бывает живописной земли без поэта.

И любая земля живописна, если на ней родился поэт.

Третий пункт посвящен свету, землемер впишет в него световую строчку, найденную в этой местности.