Александра Маринина - Обратная сила. Том 2. 1965–1982

– Нельзя, – усмехнулся Орлов, – это было сказано при царизме, а при царизме все были неправы, в том числе и юристы Сената. Правы были только революционеры.

– Вот бы почитать всю речь Случевского, – мечтательно протянула Люся. – А где ты про это прочитал? Может, там и подробности какие-то есть?

– Не помню уже, – уклончиво ответил Александр Иванович, – я еще в школе учился, тогда мне в руки много разных книг попадалось, маме удалось сохранить часть библиотеки деда. Я все глотал, а названия и авторов не запоминал. Да и где теперь эти книги?

Он и сам удивился, что до сих пор помнит текст наизусть. Написанные быстрым острым почерком строчки стояли перед глазами, будто на фотографии. Корреспондент полтавской ежедневной газеты был командирован в Петербург для присутствия на заседании Сената и подготовки репортажей. Свои записи, сделанные на заседании, он бережно хранил в домашнем архиве, и вот эти-то записи и довелось увидеть… Почему они оказались у бабушки – для мальчика так и осталось загадкой, но он многократно тайком открывал заветную папку и перечитывал записи неведомого журналиста. Но нельзя же рассказать об этом Люсе. Нельзя. Люсенька любознательна и пытлива, она непременно начнет задавать вопросы, и, отвечая на них, Орлову придется все глубже и глубже увязать во лжи. Он вообще уже жалел, что так неосмотрительно завел разговоры о деле братьев Скитских. Не читала Люся о нем – и слава богу. Надо было промолчать.

Никогда, ни разу за все годы, что Борис учился в школе, Александр Иванович не ходил ни на родительские собрания, ни на беседы с учителями. Собственно, никаких бесед и не было, родителей Бориса Орлова в школу не вызывали, а разговаривать с учителями по собственной инициативе Александру Ивановичу и в голову не приходило. Зачем? Парень нормально учится, нареканий по поведению нет. На родительские собрания ходила Люся, и то не каждый раз.

Когда вчера вечером Борька, пряча глаза, объявил, что родителей вызывают на педсовет, удивлению Александра Ивановича не было предела. Ну что, что мог натворить его сын? Стекло разбить футбольным мячом? Ничего страшного. Подраться? Тоже не катастрофа, все пацаны дерутся. Курил в туалете? Нехорошо, конечно, но кто из мальчишек не пробует в этом возрасте. Если из каждого такого проступка устраивать педсовет и вызывать родителей, то учителям в классы некогда будет приходить.

– И что ж ты такого сделал? – весело, не ожидая ничего особенно неприятного, спросил Александр Иванович.

Он был настроен вполне благодушно, вернувшись домой после судебного заседания, на котором огласили приговор, еще раз подтвердивший отличную репутацию адвоката: подсудимому, хотя и признанному виновным, назначили срок ниже низшего предела, приняв во внимание все представленные и подтвержденные защитой смягчающие обстоятельства.

– Ничего, – Борька с деланым равнодушием пожал плечами.

– Подрался?

– Нет.

– Стекло разбил?

– Ну ты что, пап… Какое стекло?

– Курил и попался?

Смугловатые щеки сына мучительно покраснели, но каким-то чутьем Орлов угадал: да, курил, это само собой, но не попался, и вызывают на педсовет совсем не за это. Что же тогда?

– Я на истории не так ответил.

Сердце Орлова на миг остановилось и тут же забилось болезненно и часто. Ну вот, допрыгалась Люсенька со своими архивными изысканиями. Ведь просил же, просил не говорить ничего сыну, и вообще ничего ни с кем не обсуждать, брать из материалов только то, что нужно для диссертации, более того, не просто «то, что нужно», а то, что можно подать в правильном ключе, все остальное отбрасывать и забывать. И уж ни в коем случае не рассказывать этого подростку, чей ум еще недостаточно окреп, чтобы понимать суровые реалии, в которых они сейчас живут.

Жена в этот момент на кухне готовила ужин. Первым побуждением Орлова было немедленно поговорить с ней, высказать все, что думает, и отругать как следует, но через пару мгновений он принял другое решение: он сам пойдет в школу. И Люсе пока ничего не скажет. По крайней мере, до тех пор, пока не выяснит, какова позиция учителей.

– Маме не говори, – строго велел он сыну. – И пока она на кухне, быстро рассказывай, что произошло.

Оказалось, что Борю Орлова вызвали к доске отвечать параграф о борьбе с неграмотностью и о заслугах советской власти в этой борьбе. И мальчик ответил совсем не то, что написано в учебнике, а то, что ему рассказала мама: к моменту Великой Октябрьской социалистической революции в деревне среди взрослого мужского населения в возрасте трудовой активности было 70 процентов грамотных, а в городах – 84 процента. Те же маленькие цифры, которые фигурируют в учебниках, получены искусственным путем, с учетом стариков, чья юность прошла в дореформенные годы, и малолетних детей. Дотошная и плавающая в цифрах, как рыба в воде, Люсенька даже показала Борьке с карандашом в руках, как и из чего получаются такие показатели. И еще добавила, что если взять данные из последней переписи населения и посчитать уровень грамотности с учетом всех подряд, в том числе новорожденных младенцев, то цифры тоже будут совсем не такими, как в газетах и учебниках, где говорится о стопроцентной грамотности населения страны. Борька и выдал все это на уроке. Даже взял мел и произвел для наглядности несложные математические расчеты. Правда, мать он слушал все-таки внимательно, поэтому ради справедливости и объективности добавил, что речь в данном случае идет только о мужчинах, а женщины до революции, конечно, испытывали трудности с получением образования, и в этом советская власть им очень помогла. Но все равно в учебнике неправильно написано, что велась борьба с неграмотностью, надо было написать «с женской неграмотностью», это было бы точнее.

– Мальчики, мойте руки и за стол! – послышался голос Людмилы Анатольевны.

Орлов кинул на сына предостерегающий взгляд, Борька кивнул. Разрумянившаяся у плиты и ни о чем не подозревающая Люся весело кормила своих мужчин, подкладывала добавку, сетовала на то, что малосольные огурчики в этом году получились не такими вкусными, как в прошлом… Сын быстро поел и ушел в свою комнату делать уроки, отказавшись от чая. Александр Иванович молча пил чай с вареньем и белым хлебом, усиленно изображая погруженность в профессиональные мысли. Ему удалось взять себя в руки, успокоиться и ничего не сказать жене.

На следующий день он в указанное время явился в школу. Он совсем не представлял себе, какие у Борьки учителя, парень никогда о них не рассказывал, да Орлов и не интересовался. Наметанным глазом, привыкшим с одного взгляда делить присутствующих в зале судебного заседания на «ненавистников» и «сочувствующих», Орлов довольно быстро определил, кто из учителей к какому лагерю относится, и с огорчением констатировал, что «сочувствующих» было меньше. Слово взяла завуч, она же преподаватель русского языка и литературы в старших классах, и с негодованием поведала, как ученик 9-го класса «Б» Борис Орлов пытался на уроке истории опорочить политику советского государства в послереволюционный период. Выслушав ее краткий, но эмоциональный доклад, свое возмущение высказали еще две учительницы, не добавившие к сути сказанного ничего нового, из чего Орлов заключил, что на их уроках Борька ничего эдакого себе не позволял и добавить им «по существу дела» просто нечего. Уже легче. Он собрался было ответить в том духе, что примет меры и благодарен педагогическому коллективу за своевременное указание на недоработки в семейном воспитании, когда неожиданно слово попросил учитель истории, на уроке которого Борька и отличился, высокий, очень смуглый мужчина примерно одних лет с Орловым.