Кофе понедельника - Хроники Б-ска +

– Подведите меня к Ташкенту, – приказывал он своим жуликоватого вида ассистентам. Те подводили его к раскаленной буржуйке в центре вагона. Дядя Ваня отогревал здоровенные ручищи: «А теперь внимание. Снаряд!» Ассистенты ставили у его ног двухпудовую гирю.

– Па-апрашу публику проверить снаряд!

Если желающих не находилось, он клал гирю кому-нибудь из пассажиров на колени. Убедив публику в подлинности «снаряда», захватывал гирю мизинцем и несколько раз выжимал. На этом представление обычно оканчивалось, и ассистенты обходили зрителей с шапкой, чутко следя, чтобы медяк бросил каждый.

На самых задах базара ближе к мосту, ютился птичий рынок. Из многочисленных садков и клеток неслось щебетание. Голубятники собирались в отдельном уголке у керосиновой лавки, зажав птиц в ладонях, помахивали белоснежными голубиными хвостами, словно веерами, рассматривали голубей и хвалились «охотой». Голубятники называли друг друга «охотниками», а голубятня именовалась «охотой». Было несколько десятков различных игр на голубей. За пойманного чужого – «чужака», платили выкуп. На каждой улице имелось по нескольку «охотников», которые на утренней и вечерней заре свистали, поднимая в небо тряпками, прикрепленными к шестам, разномастные стаи голубей.

Большинство почему-то держало голубей николаевской породы или «тучерезов». Все соседние области водили короткоклювых голубей (почтарей, бойных, косматых). Но у нас кто-то, видно еще до революции, развел николаевских, а косматых и бойных не любили, называя их презрительно «куркотами». Часами вся улица стояла, задрав головы в небо, любуясь полетом белохвостых «бабочек». Самым лучшим голубем считался тот, что летал, почти не описывая кругов, – на одном месте. Такие голуби стоили баснословных денег. Из-за голубей-чемпионов возникали ссоры и драки. О них ходили легенды

Впрочем, других птиц на рынке тоже хватало.

– Эт чо у тебя?

– Как чо – реполов!

– Ля-кось ты, реполов! А чо он на воробья похож?

– Сам та на воробья похож! Говорят те – реполов!

– Да чо я, реполовов не видел?

– Ух ты, говорок!

– Говорок!

– Один такой-то говорок с транды сало уволок!

– А таких мы говорков сшибали… с бугорков! Чо, нечем крыть? Полезай мне в зад картошку рыть!

Назревала драка, обоих уже держали сотоварищи.

– Да пустите его, – кипятился продавец, – да я таких рвал, метал и через себя кидал!

– Борец-бамбула поднимает два венских стула и делает прыжок с кровати на горшок!

– Канай отсюда, пока трамваи ходят!

– Сам канай, аферист чертов! Воробья за реполова продает!

– Да не воробей это, – вступались другие птицеловы. – Это реполов, молодой только…

– А чо у него перья снизу синие?

– А ты сам на морозе три часа постой, – кричал продавец, – сам посинеешь!

Публика хохотала…

Чуть поодаль бабенка торговала курицу.

– А чего ты мне петуха подсовываешь?

– Какого петуха, погляди на лицо, на гребень погляди! Разве у петухов такие гребни?

– Это молодой петушок, – кипятилась женщина.

– Люди, будьте свидетелями, – призывал продавец, – разве петухи яйцы носют? На, щупай! – совал он птицу, – щупай – она ж с яйцом!

Женщина профессионально запускала палец в гузку и довольно долго копалась внутри.

– На, сам щупай, – возвращала она птицу. – Откель у петуха яйцы?

– О господи, как же нету, – суетился продавец, – только что было, сам щупал!

Мужчина с неподдельным удивлением лазил пальцем в гузке. Вдруг глаза его загорались от догадки: «Значит, снеслась в корзине! Как я сразу не догадался!» – он шарил рукой в завязанной сверху тряпкой корзине и торжественно извлекал на свет божий яйцо.

– Теплое еще, – показывал он яйцо окружающим, – только снеслась!

Все враз признавали в птице курицу. Женщина подозрительно отсчитывала деньги и засовывала упирающуюся покупку в сетку.

– На, и яйцо бери, – суетился продавец. – Хотя нет. Яйцо она снесла, когда еще моей была! Яйцо себе оставлю, на память… Хорошая несушка была!

Над рынком висели гвалт, скрип телег и лошадиное ржание. Бригадами стояли увешанные пилами и топорами приехавшие в город на подработку крестьяне, за небольшую плату готовые срубить избу, распилить и наколоть дров, вскопать огород. Рыбаки торговали вареными раками и речной рыбой.

Пацаны жевали жмых. Когда на рынок ненароком заруливали редкие машины, лошади бились в упряжи, ломая оглобли.

Горланили торговцы семечками, папиросной бумагой и махоркой, шитыми бурками и клееными «армяшками». Редкие нацмены предлагали диковинный урюк и кишмиш. Возле пивного ларька хохотали над анекдотами типа «собрались раз Сталин, Черчилль и Рузвельт» или «собрались раз русский, англичанин и американец». Сюжеты были аналогичны: англичане и американцы оказывались просто кретинами. Правее базара, на том месте, где сейчас высится стела в честь трудовых резервов, прямо напротив горки Фокинской улицы, стояло здание ресторана. Поначалу его назвали «Москва», но в соответствующих инстанциях решили, что пить в «Москве» аполитично, и быстренько переименовали в «Десну». В «Десне» пей хоть до упаду, не позоря столицу Родины!

Место выбрали неудачно, так как послевоенные машины едва осиливали подъем на гору. Было несколько случаев, когда, сорвавшись, машины таранили ресторанную стену. В те времена рестораны посещали одни мужчины. О женщинах, которые бывали в ресторане, тут же узнавал весь город, и это было неизгладимым пятном на их репутации.

Говорили полушепотом: «А знаете, она в ресторан ходит!»

Основными посетителями ресторана являлись офицеры расквартированного в городе авиационного полка, деловые люди с базара и редкие командированные. Ресторан был небольшой, обставленный в старом стиле. В нем царили уют и скромность нэповских времен: в холле стояли фикусы…

…На рынок опускались сумерки. Телега со скрипом разъезжались. «Парашютистки» гуськом спешили по домам. Расходились и покупатели. Паровозик у вокзала призывно гудел, заставляя поспешить задержавшихся.

Уборщики нехотя сгребали мусор, милиция проверяла территорию. Рынок затихал до следующего утра.

На самой окраине Б-ска, за парком, напротив тюрьмы, там, где кончалась тупиком Васильевская (Горького) улица, на небольшом пустыре притулился заводской барак N 3. Единственным выходом из барака на Трудовую улицу был узкий проход между заборами и огромной, метра в четыре глубиной, ямой. Выходящие на барак частные сады были обнесены высочайшими заборами, поверх которых шло несколько рядов колючей проволоки, отчего территория походила на зону. Третий заводской барак был известен в округе вовсе не тем, что там проживали Манька Тяни-толкай, Маруська Черная и Эдик Черныш, многочисленное племя Киреев – Витька, Эдик, Толик и еще трое меньшего возраста, гермафродит Тонька-Антон, Симута и Бздера, Верка Рябая, Старый Водень и Серега Водень, семья Ковалевой во главе с тетей Дашей, у которой кроме своих Фрузы, Тоньки и Витьки Коваля жили еще племянники Чинарик и Хнык, Колька Великан, Калыба, Титик, Кабан, Хайбик, Тата-Катой, Милка-Ссака, Верка Железная Кобыла, Роза Цыганка и ее сын Коля-дурачок… Нет! Более всего известность бараку приносило то, что там обитали Богатырь Никитушка и Юра Хам.