Александр Интелл - Пиксельный

Еще хуже, когда звонили в дверь. Тут уж все! Сразу повесься и не мучайся! Иначе, станешь выслушивать нотации постороннего человека у себя дома, который увидит тебя совершенно беззащитного, вот этого ребенка в домашней одежде, без школьной брони, играющего на приставке; он только что сказал родителям, якобы сделал уроки. А ведь так хочется выглядеть достойно!

Потом смотреть на виноватое и испуганное лицо матери, обиженной враньем сына; отца, грозно взирающего, у которого даже щетина делалась вздыбленной, а в глаза было так стыдно, так страшно смотреть.

– Да.

– Милый. ПРИДИ ПОЖАЛУЙСТА!

– Что? Куда?

– Приди к нам! – На той стороне слышатся рыдания Лениной матери.

– Что случилось?

– Она на крыше! Она НА КРЫШЕ! ОНА ХОЧЕТ СПРЫГНУТЬ!! Она будет разговаривать только с тобой!

* * *

На крыше холодно, ветер воет натужено, сбивает с дрожащих ног. Вокруг нас стоит целый лес антенн, под ноги редко попадается мусор, и я решаю, что сюда частенько наведывается молодежь.

Еще эти маленькие домики, назначение которых не знаю и по сей день. Даже стыдно. Такие крохотные, уставленные по всей площади. Издалека они всегда казались заботливо выстроенными домами невидимых жителей. Целые мини-государства на крыше каждого дома. Наверное, вентиляция. Что еще?

Лену я не сразу увидел, когда поднялся. Вот сейчас она стоит на краю, я разглядываю ее худенькую спину и тонкие ножки. Такая маленькая и незаметная. Если убрать людей и машины внизу, то никто и не заметит маленькую девочку на краю пропасти.

Вероятно, Лена не может меня слышать, или не хочет. Во всяком случае, она не поворачивается. Да и я ее отсюда не слышу.

Смешно. Мне подумалось, что вся суть наших отношений сейчас воплотилась в цельную картинку, как паззл.

Я потихоньку крадусь к ней. Возникает простая надежда, что сейчас вот так подойду к ней, схвачу, и все закончится. Я герой дня, Лена жива и…

– Мы привели человека, которого ты просила. Он поднялся к тебе. Он будет с тобой говорить. – Провякали в рупор.

Привели, как же.

Лена быстро разворачивается. Сердце чуть не вылетает: она делает это так резко, вот-вот бы и упала! Но надо признаться, так уверенно, и так просто, до ангельского просто! Будто бы она гимнастка и всегда это делала. Я не могу понять своих чувств, но у меня изнутри тянется за нее гордость. Такое впечатление, что сейчас любой ее поступок, лишь бы не направленный в пропасть, вызовет у меня гордость, уважение, любовь.

Но одета она как всегда ненормально, даже для эмо: красно-зеленая арафатка на шее, розовая футболка, выглядывающая из под короткой земляной курточки до отказа увешанной значками; все те же узенькие джинсы синего цвета со свежими заплатками, ярко-розовый ремень с огромными заклепками, и черно-белые клетчатые «вэнсы» вместо нормальной человеческой обуви. Видимо, так Лена представляет себе наряд покойника. Господи…

– Лена… Леночка… – нет сил говорить. Слова даются с трудом, голос дрожит, сердце бьется, как никогда раньше: еще чуть-чуть и вылетит из груди, как в мультиках.

– Спасибо что пришел. Не подходи ближе. Не надо волноваться, все равно я сегодня умру. Не хочу, что бы тебе потом было плохо.

Плохо? Не хочешь? Устроила это все и теперь хочешь, чтобы не было плохо? Да я раньше тебя сдохну!

– Лен, – я пытаюсь успокоиться, – слезь с этой чертовой… оттуда. Давай нормально поговорим. Я не собираюсь тебя уговаривать, просто хочу поговорить.

– Я тоже хочу. Давай так. – Она по-детски улыбается. Будто это игра такая.

Ветер, тем временем, налетая порывами, меняет прически на ее милой головке. Я понимаю, что у меня открыт рот, и говорить я, в сущности, не могу.

– Ну… Господи, ну давай.

– Ты первый – она снова улыбается.

Я собираюсь с силами, глубоко дышу, и думаю над тем, что я хочу сказать.

Но из моего рта выходит ничего, кроме этого:

– Я тебя люблю. И всегда любил. Не оставляй меня одного. Пожалуйста. Неужели я тебе не дорог? Неужели ты не помнишь нашу дружбу? Я же был хорошим другом, правда? Ну давай… давай, что бы все было хорошо, что бы все как раньше! Я не буду запрещать тебе гулять с твоими подругами! Обещаю! Клянусь! Ну, хочешь, я с вами буду гулять, хочешь я буду эмо? Я буду рад этому, лишь бы ты была жива; все будет хорошо, я сам раньше думал об этом. Мы с тобой похожи, давай вместе что-то делать, только не оставляй меня здесь! – я пускаюсь рыдать. Все эти слова ничего, НИЧЕРТА ОНИ НЕ ЗНАЧАТ! Это все ложь. Я никогда не буду этого делать. Я конченный алкаш и начинающий псих. Я уже давно не справляюсь с эмоциями, не могу держать себя в руках. Люди для меня стали идиотами, все окружающее бесит – пустая картинка; я устал от всего, от всего абсолютно. Я ведь не ей вру, я вру сам себе! Я понимаю ее! Мне тоже херово! Просто НЕ НАДО УБИВАТЬ СЕБЯ! Жить ведь лучше… всегда лучше. – Прости. Прости меня, это ложь. Я просто хочу, чтобы ты слезла с этой чертовой крыши и жила! Мне надо совсем немного – чтобы ты просто жила.

– Не плачь, дура… – она улыбается. – А помнишь, ты говорил про мечты? Ты делил их на разные виды, говорил, что есть Лучшая Мечта. Помнишь?

– Помню – я плачу навзрыд.

– У меня нет мечты. Ни маленькой, ни даже самой крохотной. Вообще никакой!

– Лена…

– А еще ты говорил, что если мечты нет, человек рано или поздно умрет. Сейчас со мной это происходит. Последнее время я не жила, мне незачем жить. Я больше никогда не построю свою Лучшую Мечту. Не строится она. Понимаешь?

– Лена, это все слова, я же могу ошибаться! Не обязательно все завязано на мечте! Ты нашла кого слушать! – я бешено глотаю воздух, кажется, что душно – Просто живи, мы с тобой все выясним! Мы столько сделаем, мы все… мы все поймем!

– Нет, все и так понятно. Не думай, что ты виноват, не правда. Все бы произошло и без твоих слов. И не говори что это просто слова. Ты говоришь то, что не могут сказать другие. Не смей винить себя. Если я не умру сейчас, то умру в ближайшее время от наркотиков, которые попробовала. Но они мне не нравятся. Не хочу умереть наркоманкой. – Лена потупила взгляд. – Знаешь, я долго думала, как это сделать. И решила вот так. Пусть не очень красиво, но зато меня хотя бы запомнят, – снова улыбка, – и крышка гроба будет закрыта, мать не подпустят к моему трупу. Это самый лучший вариант. Я решилась неделю назад. Не стала оставлять тебе всяких записок, а захотела сказать все в лицо. Я даже в комнате убралась: выбросила ненужные вещи и оставила записку маме, чтобы тебя не винила, она это любит. Все будет правильно.

Я все это слушаю и ничего не могу с собой поделать. Я беспомощен, я не могу взять под контроль разговор. Ощущаю себя каким-то старым, мне ужасно жить. Господи, что это?

– И не вини себя в том, что сегодня не спасешь меня. Ты не можешь этого сделать, я все равно умру. Я все понимаю. Я обречена. Да, я обречена. Я тебе это и хотела сказать: не вини себя в моей смерти, не вини в том, что не спас меня. Вот. Вроде все сказала…