Лариса Теплякова - Ключи к чужим жизням

– А сейчас, стало быть, не любишь?

– Пусто внутри, словно выжжено. Не чувствую ничего. Не до любви стало.

Он замолчал и стал пить пиво большими глотками, словно пытался охладить свой внутренний жар. Я видел, что цельность его личности разрушена. Одна оболочка, человека нет. Афганская война, передряги перестройки, шоковая терапия, лживая демагогия политиков доконали хорошего парня из рабочей семьи. Я всё понимал, даже сочувствовал, но не оправдывал его. Да, безумие витает в воздухе, но надо, надо, черт возьми, сохранять принципы и здравомыслие! Не убий, не укради – это вне времени, вне политики! Это навеки.

– А тех двоих тоже ты? – решился спросить я.

– Я, – коротко ответил он и, чуть помедлив, продолжил. – Вначале присмотрелся к ним. Они часто за товаром приезжали. Машины у них хорошие! О чем мужики любят поговорить? Об автомобилях! Советовались со мной. Я в автоделе знаю толк и многое умею. Все просто. Говорю, мол, вроде стучит у тебя, к примеру, движок. Едем к нему в гараж. Улучил минуту – подход сзади, захват и удушение. Мгновенная смерть. Тихо и без крови.

О людской смерти он говорил без трепета, как о привычной работе.

– Однако, ты аккуратный, отпечатков не оставил, – заметил я.

– Так я же с механизмами всегда в перчатках работаю, – спокойно сказал он. – В тонких таких, трикотажных. Некоторым они мешают, а я привык.

– Что же ты наделал, Витя? – вырвалось у меня. – Ты же себе все сломал и стольким людям беду принес! Ведь ты не врагов душил, а наших, своих, неповинных!

– Кто кому теперь свой – еще вопрос, – хмуро возразил он. – Валентину жалко. Душевная она была. Места себе не нахожу, извелся весь.

– А других? А жену? А себя?

– Марьяна не пропадет. Это мне без неё всегда было худо, а ей без меня даже лучше. Новую жизнь начнет. Да и уже, пожалуй, начала. Звонил я ей отсюда пару раз, а её и дома нет. Где-то уже по вечерам гуляет допоздна моя женушка. Теща, бедная, не знает, что сказать. Голос дрожит. Хорошая она, хоть и с причудами. Ни разу не попрекнула меня ничем, Витюшей да Витиком называла. Добрая.

– Что дальше делать думаешь?

– Ты не волнуйся, я больше руки на человека не подниму. И прятаться не стану, – заверил он. – Вот, погреюсь на солнышке, погляжу на весну, да сам приеду, пойду сдаваться. Тетке здесь еще по дому помогу, починю кое-что. Одна она живет.

– А жить, значит, пока будешь на те доллары, которые забрал у Валентины Михайловны? – с оттенком иронии подметил я.

– У меня нет её денег! – поспешно заявил Виктор. – Отдал я их.

– Кому? – удивился я.

– Марьяне, – глухо ответил он. – Я всегда ей все отдавал.

– И что, она взяла?

– Так она же не знала, откуда они.

– И что, не спрашивала, где ты такие деньги раздобыл?

– Нет, не спрашивала, – сухо сказал он.

Я заметил, что он мрачнеет и настораживается. Глаза налились стальным холодным блеском. Говорить о Марьяне ему было нелегко. Видимо, перетряхивание отношений с женой было для Виктора более тягостным, чем обсуждение деталей трех убийств. Я спохватился, опасаясь, что он замкнется и замолчит вовсе, но ошибся.

– Ты ведь бывший следователь, как я понимаю? Светланке помогаешь? – спросил он с тенью улыбки на лице.

Я кивнул.

– Много мне годков накинут, как думаешь?

– Думаю, не меньше пятнадцати, – прикинул я. – Тут от адвоката немало зависит. Может, примут во внимание твое психическое состояние, воинские заслуги, награды, раскаяние… Самое неутешительное для тебя то, что к осужденным за умышленное убийство условно-досрочное освобождение не применяется.

– Ну, что присудят, все моё. Может, я там крепче спать буду. Ну, руки ты мне, конечно, на прощание не подашь, – ухмыльнулся Виктор. – Так я уж и протягивать не буду. Когда ты обратно в Москву?

– Возможно, завтра. Посмотрю еще, – неопределенно ответил я.

– Приедешь – сразу донесешь, что нашел меня?

– Я ведь лицо неофициальное. Я и свидетелем по делу не являюсь. Наш разговор с тобой – частный. Даже Светлана Шабанова не знает, что я здесь.

– А зачем же тогда ты поехал в Киев? – удивился он.

– Хотел проверить свою интуицию. Подозревал я тебя, но впервые очень хотел ошибиться в своих умозаключениях!

– Не подвел тебя нюх сыщика. А душевный у нас с тобой вышел разговор! У тебя такое случалось раньше-то? – поинтересовался Виктор.

– Всякое бывало, Вить, – правдиво ответил я. – Преступники ведь тоже люди. Даже письма от подследственных получал не раз. А случалось, что пытались запугать, угрожали. Но, как видишь, жив-здоров пока.

– Мужик ты, видно, неплохой… Не из трусливых… Ты мне помог. Верь мне, слышь? Я слово тебе дал – сам приеду на днях.

– А ты не… – начал я, еще не зная как точнее выразить проблеск своей опасливой догадки.

Виктор поймал мою мысль налету и тихо сказал:

– И себя не порешу. Жить хочу, хоть и тошно мне сейчас. А я выживу я смогу я знаю. Все, прощай!

Гордеев ушел первым. Я остался, посидел еще немного. Пиво в том кафе действительно было хорошее, а мне требовалась разрядка. Иногда надо сбить резкость собственных ощущений. Вот поэтому я не спешил, а медленно пил пиво. Тем временем сгустились сумерки. На темно-синем небе выступили яркие звезды. В окнах домов загорался свет. Всюду были люди, и в каждой семье творилась своя скрытая история счастья или страданий.

Я узнал гораздо больше, чем рассчитывал, но испытывал смешанные чувства. Любую информацию я привык прогонять сквозь сито интуиции и опыта, как бывший следователь. А как человек я пытался встать на место Гордеева и примерить к себе его обстоятельства. Он попал на войну молодым пацаном, и она для него продолжалась по сей день. Война жила внутри него, он вел её по своим законам и принципам. Вместе с тем он тяготел к простой семейной жизни, а его любимая женщина – к деньгам. Нет, я другой. Но таких, как Гордеев немало – вот в чем беда.

Я не пытался его оправдать. Я стремился в очередной раз постичь, как многослойна людская психика, и как тонка грань между добром и злом. Солдатский героизм, холодная жестокость, неистовая любовь, безрассудство, открытость и звериное чутье соединялись в одной сильной личности. Взрывная смесь. Виктор не нашел себе места в мирной жизни, и никто ему не помог. И он мстил за это всему обществу, не думая о последствиях. А злодеем от рождения он не был, нет.

Виктору не довелось самому вернуться в Москву. Через пару дней его задержали в центре Киева в состоянии сильного опьянения. Нацепив на грудь награду Родины, он распевал самодеятельные солдатские песни об Афгане и кричал что-то про убитых им людей. Когда подъехала патрульная машина, он сел, не сопротивляясь.

Отнеслись к Гордееву вполне гуманно, с пониманием. Он провел ночь в отделении, а наутро молодой улыбчивый сержант задавал ему вопросы, составляя протокол. Сержант шутил и всячески подчеркивал вынужденную формальность происходящего. Мол, не боись, братан, мы тоже люди, все понимаем, с кем не бывает. Когда почти закончили, Виктор вдруг собрался с духом и решительно заявил: