Аркадий Макаров - Хочешь, я тебе Москву покажу?..

Я, на всякий случай, тихонько подошёл к усадьбе со стороны посадок. Мало ли на кого нарвёшься!

Возле дома пасся на привязи телёнок, возле которого пылили куры, разгребая натрушенное сено. За домом были огороды с картошкой и белыми кочанами капусты, и колодец с высоким, из жердей, журавлём. Пустая бадья, качаясь, издавала скучные скрипучие звуки, словно жаловалась на кого-то.

Капуста! Вот моё спасение! Хрусткая, сахарная, она – вот она, рядом, стоит только переждать немного и в сумерках подобраться к огороду…

При виде колодезной бадьи я вспомнил, что более суток не пил. Теперь пить захотелось нестерпимо, до спазмы в гортани.

Пойду, небось, попью!

Колодец был глубоким, и я долго перебирал руками отполированную жердь, пока бадья не упёрлась в воду. Наверх она взлетела сама собой, и я еле успел её поймать. Слаще этой воды мне пить не приходилось. Она по железному ободу до ломоты в зубах вливалась в меня холодным пронзительным рукавом, освобождая организм от жажды.

Только я отпустил ведро, как чья-то жёсткая рука придавила моё плечо.

– Ты чей? – крепкий мужик лет пятидесяти, в пропылённой железнодорожной форменке задал мне неразрешимый вопрос.

Чей я? Здесь, в бесконечном далеке от Бондарей, честная фамилия моих родителей ничего не скажет. Вот если бы он спросил: кто я? Я бы ответил, что теперь я никто. Действительно, кто такой? Если бы спросили вчера, я с гордостью ответил бы, что я – человек! И добавил бы из Горького: «А человек – это звучит гордо!»

Теперь я молча посмотрел мужику в глаза:

– Дядя, я только попить…

Наверное, мой вид был настолько жалок, что мужик опустил руку:

– Давно ходишь?

– Ага, два дня уже… – и я неожиданно расплакался совсем по-детски. Мне так захотелось, чтобы меня кто-нибудь пожалел, что я, усталый, опустился рядом на траву, прямо к испачканным тавотом яловым солдатским сапогам незнакомца, и продолжал, размазывая слёзы, жаловаться человеку о своём приключении, упустив, однако, что деньги были не потеряны, а бездарно пропиты с весёлым общительным народом.

– Дурак ты, парень, ремня бы тебе хорошего. Пойдём, накормлю!

Мужик почему-то проникся ко мне соучастием и пообещал помочь.

Пара кусков хлеба и картошка с огурцами оживили мой скудный организм. Робко попросил закурить, когда мужик, поглядывая на меня, стал крутить «козью ножку».

– Кури, если хочешь! – мужик отсыпал мне на ладонь махорки и протянул свёрнутый в трубку газетный лист, внимательно ко мне присматриваясь.

Курево тем и хорошо, что, правда, на короткое время, но успокаивает.

Сделав несколько затяжек, я постепенно стал приходить в себя. Мужик, густо пуская дым в потолок, что-то придумывал:

– Ладно, – проговорил он, – нарушу из-за тебя, сопляка, инструкцию. Господь простит, а начальство не узнает. Ты иди пока, поспи в сарае на сене, я тебя ночью разбужу. Ночью товарняк мимо нас пойдёт на Астрахань. Здесь он будет стоять минут двадцать. Я попрошу машиниста тебя забрать, и завтра утром будешь на своей Платоновке. Был я там… Глухое место. Всем поездам остановка. Спрыгнешь с подножки – и ты дома!

Я, обрадованный его участием, нырнул в свежее сено. Есть же люди на свете! Товарняки! Как я раньше не подумал, что можно на товарняке всю Россию объехать, а я, дурак, двое суток пешком шлёпал. Ноги натёр…

Я снял сапоги, положил их рядом, взбил под голову сено и опрокинулся в сон, как в воду. Закачало меня и понесло по течению в дали дальние…

Мой сон прервал резкий звук громыхнувшей жести, ослепительный свет фар и весёлый мужицкий окрик:

– Вставай! Поедем за соломой! Быки голодные стоят!

Куда поедем? За какой соломой? Какие быки?

Но чувствительный пинок в бок раскрошил все мои мысли. Я пружинисто вскочил на ноги, пятясь на всякий случай к стене: «Что? Зачем? Куда?»

По синему проблеску над ярким светом фар, до меня дошло, что это – милиция. Слава Богу, что не бандиты! Милиция меня бережёт, как уверенно афишировал Маяковский. Она мне поможет добраться до Бондарей.

Я, как мог спокойнее, вышел из сарая на свет.

Рядом стояли какие-то люди, наверное, среди них был и мой станционный смотритель, но мне, из-за резкого света, лиц не было видно.

– Руки! – крикнул тот – узнал я по голосу, – который звал меня за соломой кормить каких-то быков.

Я машинально поднял руки вверх.

Резкие хлопки по карманам и по всему телу: и вот я уже в железном чреве с маленькой тусклой лампочкой на потолке, забранной в крупную сетку. В машине застоялая вонь выхлопных газов, машинного масла, крепкой махорки и нечистого тела. Наверное, хорошо в эту ночь потрудилась подмосковная милиция, потому что мне через стальную обшивку слышался весёлый балагурный говорок милиционера с кем-то:

– Михеич, ты говоришь, этот мудачок приблудный, цыган? А мы щас его в дежурке и проверим! Он у нас на пузе плясать будет. Страсть люблю, как цыгане пляшут! Я, Михеич, после дежурства загляну. Самогонка твоя – жуть! Под дых бьёт! Да, должок за тобой, Михеич! Контейнер, который ты нам определил, не импортные шмотки вёз, а ветошь с Моршанской суконной фабрики. Мои ребята чуть не завалились. Нырнули под пломбу, а там тряпки одни! Смотри, Михеич, больше не прокалывайся! Подельник ты наш, дорогой!

– Ша! Не ботай на весь двор? Везде уши, Шурепа. Я тебе для чего цыганка подкинул? Шевели мозгами, Шурепа!

Короткие хлопки по ладоням, и машина, заваливаясь на бок, круто развернулась и, весело подпрыгивая на ухабах, понеслась в неизвестность. За рулём, наверное, сидел лихач или нетрезвый чайник. Меня в этом железном коробе швыряло так, что я, цепляясь за борта, ободрал о какие-то крючья ладони и отбил все внутренности.

Ну, водила! Ему бы на быках только ездить…

Машина затормозила так резко, что я чуть не расшиб голову о стальную перегородку, отделяющую зарешеченный кузов от водительской кабины. Дверь распахнулась.

– Станция Березай! Вы-ле-зай!

Я на не совсем твёрдых ногах спустился по стремянке на землю. Передо мной стояло приземистое кирпичное здание, похожее больше на склад металлолома, чем на отделение милиции. Входная дверь гостеприимно распахнута. Над дверью спокойно горела электрическая лампочка на витом шнуре, тихо освещая чахлую растительность перед зданием.

Ни здание, ни свет электрической лампочки, ни распахнутая дверь не вызывали у меня чувство тревоги. Вот сейчас расскажу о себе, что потерял в Москве родительские деньги на учебники и школьную форму, билет взять не на что, пошёл пешком, заблудился, и вот, спасибо вам, я здесь.

– Иди! – толкнул меня в спину чем-то жёстким милиционер.

Дежурный в маленьком окошечке быстро вскочил, открыл дверь в зарешёченную большую, как для диких зверей, клетку, и быстро за мной защёлкнул замок.